В этих словах звучали одновременно и радость, и боль. Когда она скрылась из виду, Орри еще минут двадцать сидел возле разрушенной церкви, а потом и сам направился к дому. Он почти жалел, что это свидание все-таки состоялось. Оно лишь разбередило его душевную рану, которая могла лишь слегка затянуться, но никогда не исцелилась бы полностью.

Вечером того же дня после ужина Джордж и Орри отправились прогуляться к причалу; по дороге Джордж закурил сигару. Свою утреннюю отлучку Орри никак не объяснил и был явно взвинчен. Нервозность друга, да и события вчерашнего дня подпортили настроение и Джорджу.

Они сели на старые бочки, стоявшие у берега, и стали смотреть на реку; первые вечерние звезды отражались на поверхности воды. Внезапно наверху хлопнула дверь в доме. Оглянувшись, друзья увидели, как Кларисса быстро идет по аллее в сторону негритянского поселка.

– Она как будто расстроена, – заметил Джордж.

– Должно быть, Приаму стало хуже. Бретт сказала, что мама сегодня днем уже два раза ходила в больничку.

– Твоя мать очень добросовестно заботится о ваших рабах, так ведь?

– И не без основания. Сами они совершенно не способны о себе позаботиться. Они как дети.

– Может, это потому, что им не позволено быть кем-то другим?

– О, не начинай! Давай не будем устраивать дебатов.

– Дебаты – это для политиков. А я просто высказываю мнение.

– Надеюсь, уже высказал, – огрызнулся Орри.

Его тон ясно говорил Джорджу, что мудрее всего было бы не продолжать этот опасный разговор. Но он почему-то не мог остановиться. Как ни странно, его обычно не напоминавшая о себе совесть не давала ему покоя, и он точно знал, что обязан сказать Орри все, что накопилось у него на душе, если хочет считать себя честным и порядочным человеком.

– Не совсем, – негромко, но решительно произнес он. – У тебя прекрасная семья, Орри. Все твои близкие – милые, добрые и умные люди. То же самое можно сказать о большинстве ваших соседей. Ну, во всяком случае, о тех, с кем я познакомился. Но рабство… в общем, я согласен с твоим братом. Рабство – это нечто вроде здоровенного куска еды, который ты не можешь проглотить, как бы ни старался.

– Мне казалось, ты никогда не интересовался такими вещами.

– Так и было. До вчерашнего дня. – Джордж сбил пепел с сигары. – Что они сделали с тем рабом?

Орри не сводил глаз с реки.

– Не знаю. Но что бы ни сделали, это было необходимо.

– А вот этого уже мне не проглотить. Нет такой необходимости, когда одно человеческое существо должно причинять боль другому. А если система рождает такую необходимость или мирится с ней, значит такая система неправильная.

Орри порывисто вскочил на ноги, и когда он заговорил, Джордж был поражен резкостью, звучавшей в его голосе.

– Позволь мне сказать тебе кое-что о южанах. Южане устали оттого, что янки самодовольно критикуют все, что здесь происходит. Куперу тоже было что порассказать об отвратительных условиях жизни рабочих на заводе Хазарда. Что, экономическое рабство кажется тебе менее достойным осуждения?

Джордж тоже вскочил:

– Погоди-ка… Те заводские рабочие…

– Нет, это ты погоди! Северу следует сначала навести порядок в собственном доме, а уж потом указывать другим, что им делать и как. Если на Юге и есть какие-то сложности, южане сами с ними разберутся.

– Что-то я не вижу, друг мой, чтобы вы разбираться-то стремились. А когда кто-то предлагает вам начать хоть что-нибудь делать, вы становитесь чертовски надменными и раздражительными.

– Да, потому что нас раздражает, когда это предлагают янки. Север вмешивается в дела Юга уже тридцать лет. Если так будет продолжаться, это приведет только к одному.