– Потерпите, пожалуйста, сейчас освободится рентген, и вас сразу возьмут на снимок, а потом вас осмотрит гинеколог.

Оборачиваюсь, чтобы перейти к следующим носилкам – и замираю. Лицо пострадавшего – в крови, голова забинтована, но даже в таком виде я узнаю его из тысячи…

– Пациент без сознания, большая кровопотеря, – рапортует фельдшер.

– Давай сразу в операционную, – командует Петрович, бегло осматривая мужчину на носилках и качая головой.

Спустя несколько часов, наложив десятки швов и загипсовав дюжину конечностей, заглядываю к заведующему.

– Полюбуйся, – он тычет пальцем в подсвеченные рентгеновские снимки. – Колоритный мужик. Рёбра переломаны – раз, два, три, и вот здесь тоже. Рука срослась кое-как – видать, травматолог не особо парился, когда гипс накладывал. Шрамы забиты татуировками. Его когда-то будто через мясорубку пропустили.

– Он… жив? – спрашиваю осторожно, вспоминая жуткую картинку.

– В реанимации. От прогнозов пока воздержусь.

Рассматриваю рентген, будто фотографию. Много лет назад этот мужчина растоптал меня, уничтожил… Но со временем от ненависти следа не осталось – только тянущая душу обида и не проходящая горечь.

12. Глава 11

Родион

Боль по капелькам выдавливает из меня всё: привычки, мысли, воспоминания, личность. Всё исчезает, будто никогда не было. Даже желание жить, которое у человека, чудом выжившего в аварии, должно быть обострено. Остаётся пустой сосуд в оболочке человеческого тела. Боль заполняет его плотно, затекая во все закоулки. Съедая остатки меня.

– Добейте меня, – хриплю, услышав рядом какие-то звуки. – Не могу больше!

От болевого шока человек может погибнуть. Кажется, я – на самой грани.

– Терпи, казак – атаманом будешь. Петрович тебя с того света достал не для того, чтобы ты ласты склеил, развесив сопли, – транслирует грубый женский голос под аккомпанемент хлюпающих и постукивающих звуков.

Они напоминают, как когда-то в далёком детстве наша домработница Катерина мыла полы, орудуя допотопной деревянной шваброй с намотанными на неё старыми спортивными штанами. Конструкция издавала противные звуки и повергала маму в шок, но заставить уборщицу пользоваться более современными приспособлениями мама так и не смогла.

– Что-то долго твои не едут. Далеко живут?

Я не знаю, где именно нахожусь. Какая-то тмутаракань. Авария произошла, когда я спал. Очевидно, на каком-то расстоянии от Киева, не слишком далеко. Думаю, при желании отец был бы здесь через пару часов. Но желания нет, он не приедет. Может быть, если бы сообщили не ему, а маме, то она хотя бы обезболивающее мне купила… Впрочем, не исключено, что я продолжаю её идеализировать. Она и семь лет назад, наверное, могла мне как-то помочь. Но безоговорочно приняла сторону отца.

– Давно я тут? – спрашиваю женщину, превозмогая боль.

– А я почём знаю? Не в моё дежурство это было.

Видимо, уже больше суток.

Звуки прекращаются, хлопает дверь, и я опять остаюсь наедине с болью.

Раньше не понимал, что означает пожелание врагу: “Гореть тебе в аду на медленном огне”. Но вот уже семь лет черти в преисподней заставляют меня платить по счетам, и я в полной мере прочувствовал это на собственной шкуре. Правда, недавно я обнаглел, попытался от них удрать и вернуться в нормальную жизнь. Поначалу даже показалось, что мне удалось. Но увы – поймали, вернули в чан и увеличили под ним огонь. Чтобы впредь было неповадно.

От судьбы не уйдёшь. А моя судьба – это черти. Я сам загнал себя в преисподнюю. Хотя тогда мне казалось, что поступаю единственно правильным способом. Просчитался…

Боль разрывает внутренности, я окончательно теряю контроль над собой и кричу.