Дом, в котором предстояло жить Алику, был в самом центре столицы, в тихом кривом переулочке, забредшем сюда из позапрошлых времен. Во дворике по-хозяйски расположились старые, толстые и безнадежно больные тополя, махонькая детская площадочка была заставлена лакированными вездеходами, отовсюду на прохожего нагло пялились видеокамеры, но старый дом есть старый дом, что ни говори – дом был теплым, мягко пахнущим чем-то вкусненьким, веселый фасад приглашал в не менее симпатичный подъезд, ласково проводивший гостя к двери его будущего гнезда. На лестничной площадке цвел настоящий зимний сад, на стенах были картинки в рамочках и зеркала, а под лестницей трехколесный велосипедик дожидался своего лихого наездника. Старый обманщик, дом, как и положено ему по чину, окружал жильца покоем, комфортом и ощущением устойчивости и благополучия жизни.

Познали Адам и Ева друг друга.

И первый человек, Каин, был дан Господом женщине,

 и сказала она – вот, приобрела я человека от господа.

И брата его она родила Авеля.

И обрел Каин бессмертье через убийство брата своего Авеля,

и стал Каин Богу подобен в бессмертии своем.

И грех лежал на них.

На следующее утро – чуть свет – наш Одиссей был уже на улице. Надо было проверить сотни полторы явных и неявных гипотез, – что такое столица, с чем ее едят, и что в результате получается. Понаблюдать и за собой – что новенького привнесла столичная среда в походку, постановку головы, фокусировку взгляда и вообще в самоощущение юного пилигрима.

Разведка затянулась на несколько недель. На прямые вопросы Алик ответов не получал, на косвенные вопросы ответы сыпались как из ведра, а самые важные впечатления вообще пришли неожиданно и неизвестно откуда.

И открывались ему – постепенно – два панорамных ракурса – один с высоты птичьего полета, другой – с высоты козырька кепки. Так приблизительно организовано общество – пехота забрызгана кровью, мозгами и грязью, летчик видит лишь, как лопаются коробочки домов, а гладко выбритые генералы играют в штабные карты. Так и в столице – голодные, пожилые и нездоровые люди считают медяки в кармане, мелкое чиновничество успешно плюет на свой контингент и, ухмыляясь, тянет все, что доступно, а политики оперируют суммами  и проектами, не укладывающимися в воображении. Так надо, такова логика жизни – твердят газеты. Никуда не денешься, иного не дано – твердят книги.

Правда – это то, что называют правдой в газетах.

А истина – то, что называют истиной в книгах.

Прежде всего  – титульная нация. Слово-то какое, почти дворянский чин, что-то эпическое. А нации этой титульной оказывается, плевать с высокой колокольни на свою титульность, на свое почти дворянство, она о своем национальном гегемонизме, историческом достоинстве, и даже о своем внешнем и внутреннем виде, просто слышать не хочет. Попивает пивко с водочкой, небритая, нечесаная и озлобленная на весь белый свет мечется в поисках скудных крох, которые считает богатством, ворчит на здоровых, богатых и сильных, и не прочь побатрачить за харчи, крышу и иллюзию волюшки-воли, что утонула в стакане и никак оттуда не выныривает. Видно, плавать не обучена. Титульная нация вообще, оказывается, существует только в замкнутых пространствах – в лексиконе политиканов, в сознании иммигрантов и в лозунгах молодых и не очень националистов. Правда в последнее время, говорили Алику, заворчала и она на всех «иных» – иноверцев, инородцев, иностранцев и иноземцев. Но ворчание это казалось Алику ненастоящим, каким-то ритуальным, потому что ничего, кроме брюзжания, он, как ни старался, заметить за ней не смог.