Он достал из пепельницы недокуренную сигарету и поджег ее. Он обкусал ногти под корень, не считая ногтя на мизинце, который сохранил, чтобы им чесаться.

– Я дал тебе на продажу не так уж много. Можно было сбыть за день.

– Что я могу сказать, Саймон? Бизнес шел медленно. Произошло много вещей. Людям надоело. Они хотят нового опыта. Вкусы меняются.

– Бред. Покупатели всегда найдутся.

Он сделал полную затяжку. Выдохнул дым через нос. Еще немного почесался.

– Если хочешь быстро, делаешь быстро.

– Я не думала, что у нас какая-то особенная спешка. Едва ли у нас проблемы.

– У нас всегда проблемы, Турлоу. Последняя капля – сраная плата за телефон. Отключили вчера.

– Грязные уебки.

– Либо это, либо свет. Мне пришлось сделать выбор.

Она с отвращением встряхнула головой:

– По крайней мере у нас есть свет. Это главное.

Саймон пробормотал что-то неразборчивое, отхаркнул сгусток мокроты. Сплюнул его в скомканный носовой платок, который достал из кармана халата. Облизав потрескавшиеся губы, он влил в себя немного водки из бутылки на полу.

– А? – спросил он, предлагая бутылку.

– Нет, – сказала она.

Саймон осушил бутылку до дна:

– Хоть все распродала?

– Более или менее.

Засунув руки в новые джинсы, она отвязала мешочек и бросила его на стол. Из-за порыва воздуха некоторые кристаллы разлетелись.

– Аргх!

Саймон смахнул их обратно на серебристую фольгу:

– Думай, блядь, что делаешь.

Он раздавил сигарету в пепельнице, открыл мешочек, достал деньги и начал их пересчитывать.

Усевшись на стул, она стала на него смотреть.

Он досчитал и недовольно буркнул.

– Прежде чем ты начнешь говорить, что этого мало и так далее, – сказала она, – я должна выдать немного дополнительных сведений. Это были тихие выходные. Людей было немного. Мне пришлось влиться в новую компанию. А ты знаешь, каково это. Надо завоевать доверие. Людям нравится сначала пробовать продукт.

– «Новая компания», – пробормотал он, недоброжелательно ее прервав. – «Надо завоевать доверие».

– Ох, отъебись, Саймон, – ответила она.

– «Ох, отъебись, Саймон», – передразнил он и повернулся, чтобы открыть шкафчик позади себя.

На полках шкафчика стояли жестяные банки, на которых были написаны цифры, соответствующие конкретным расходам: электричество, газ, телефон, ремонт, водоснабжение, уборка, еда. Он разложил деньги будто бы произвольно, но, вероятнее, по тщательно подсчитанной пропорции между тремя из четырех банок. Сделав это, он написал цифры на бумажке и положил ее в последнюю банку – в ту, в которой находились деньги Айрис.

– Ты получишь свои деньги, – сказала она.

– Получу, черт возьми, – ответил он.

Раньше был семейный фонд. Когда Айрис исполнилось восемнадцать, бабушка и дедушка по материнской линии – богачи Турлоу – стали выдавать ей ежемесячное пособие, которое она должна была получать лично. На этих встречах в кукольном домике в стиле Тюдоров в Чиме ее звали в кабинет, где дед, медленно выписывая чек, делал череду мягких, но недвусмысленных предупреждений. Хотя он не ждал, что она захочет заняться семейным бизнесом – «гостиничный бизнес суров для женщин», – он не собирался терпеть, если она станет актрисой или коммунисткой, как мать, и ожидал, что она сумеет правильно выйти замуж, чего та так элегантно избежала. Выбор супруга требовал ума; ум требовал образования, а образование требовало не бросать учебу. Естественно, дед с бабкой надеялись, что она поступит в Оксбридж, и были разочарованы, когда этого не произошло, хотя в конце концов и признали достоинства учебы в городе. География в Королевском колледже Лондона была ложью во спасение. В действительности же Айрис поступила в Художественный колледж Хорнси, где проучилась полтора года, а затем ушла на полный день волонтерить в Мастерской плакатов на Камден-роуд. Как только до деда с бабкой дошла правда (по каким каналам? Разве что через мать?), они без церемоний лишили ее помощи. Теперь все ее доходы составляла национальная помощь, которую она получала, зарегистрировавшись в двух разных округах, и деньги с продажи кислоты Саймона. Их хватало. Она могла есть. Она могла покупать музыку и одежду. Она могла выйти из дома, когда захочет, и оставалась главным вкладчиком в казну коммуны. Однако этот опыт утраты поддержки со стороны семьи, когда она перестала быть человеком, получающим все просто так, когда ей пришлось экономить и добывать деньги без уверенности и гарантий, научил ее презирать деньги как средство существования. Прочитав в одной газете об идее безденежного общества, она задумалась о приемлемости анархизма. Ведь, по мнению анархистов, в будущем обществе деньги будут не нужны.