– Папа, это не богатырский конь! Нарисуй мне, пожалуйста, Бурушку! – принялся канючить я.

– Хорошо, – громко зевнув у меня над ухом, согласился папа и добавил рысаку седло.

– Всё равно не похоже!

Вслед за этим на скакуне появилась уздечка. Для убедительности отец пририсовал ему хвост-метёлку, которого у собак точно не было. Ни один, ни второй рисунок не совпали с образом лихого богатырского коня, прочно засевшим у меня в голове.

Я ощутил горькое разочарование. Оказалось, что оба моих родителя не были всемогущими волшебниками. Да что там волшебниками, они даже рисовать толком не умели!

Художник Анастасия Бугун

Я обожаю свежие томаты. Это сейчас они продаются круглый год, а раньше вдоволь мы кушали их только летом. Как-то в конце зимы папа привёз с работы спелый помидор и оставил его в кухне на всеобщее обозрение. Мне это совсем не понравилось. «Зачем мои лакомства показывать голодным людям?» – забеспокоился я.

Отец велел мне позвать соседских детей – братьев Морозовых и ещё какую-то девочку. Я был сбит с толку, но сделал, как он сказал. Папа пригласил всю нашу компанию к столу и бесцеремонно вручил каждому по аппетитной красной дольке, причём я получил свою четвертинку последним! Меня так в жизни не грабили!

А когда спустя несколько месяцев у меня родилась сестрёнка, я осознал, что теперь придётся делиться постоянно. Откуда я вдруг это понял, вы, наверное, догадались сами.

Прежде чем у нас появилось более или менее приличное жильё, родителям пришлось несколько раз переезжать. Через полтора года после Инской мы вернулись в Железнодорожный район, заняв комнату «на подселение»3 в здании на пересечении улиц Ленина и Урицкого. Окна нашего жилища на две трети скрывались в цокольном приямке, отчего даже в солнечную погоду у нас дома царил полумрак. Вторую комнату занимала приветливая семейная пара, а третью – пожилой туберкулезник, громко шаркающий кирзовыми сапогами по коридору.

Ванной в подвале не было, поэтому купали меня в жестяном корыте, стоявшем в каморке под лестницей, предварительно согрев воду кипятильником. Для кухни места также не нашлось, еду готовили в узком коридоре. Ещё помню кирпичное возвышение в нашей комнате, видимо скрывавшее какие-то коммуникации. Родители в шутку окрестили его постаментом и водрузили на него мою кроватку.

Самого́ переезда я не запомнил, просто однажды после садика папа привёл меня в этот приспособленный под квартиру полуподвал и сказал, что теперь мы будем здесь жить.

Ещё на Первомайке4 у меня был убогий трёхколесный велосипед на тонюсеньких колёсах, с жёстким кожным седлом. Он громко скрипел, когда я с усилием проворачивал его ненавистные короткие педали. Конечно, при желании его можно было разогнать с горки, но оставить при этом ноги на педалях не получалось, поскольку те синхронно вращались вместе с колесами. В общем, пешком было и быстрее, и безопаснее! Это послевоенное недоразумение вместе с остальными вещами зачем-то переехало с нами в новое жильё.

В то время мои сверстники разъезжали на шикарных велосипедах «Лёвушка» с ручным тормозом, на широких, мягких надувных колёсах. Это была моя мечта!

Но однажды я получил даже больше того, о чём мечтал. Как-то зимой отец открыл мне тайну. У нас под лестничным маршем в каморке, накрытый солдатской шинелью, стоял новенький, приятно пахнущий смазкой светло-зелёный «Школьник». Как бы ни был хорош «Лёвушка», он терялся на фоне этого чудесного велосипеда, приобщавшего меня к миру взрослых.

Но поднимать шинель и тем более рассказывать о велике кому-либо, в особенности маме, отец строго запретил. Я ждал очень долго. Это было совершенно незнакомое мне чувство, когда борешься сам с собой: хочешь поделиться радостью, но должен честно держать слово и хранить тайну. Спустя несколько месяцев, когда я уже смирился с неизбежным счастьем и осознал реальность светлых перемен, важность данного обещания для меня поблёкла, и в конце весны я проболтался о велосипеде маме. Она, признаться, не сильно удивилась моему откровению, и это меня ужасно разочаровало, ведь я открыл ей свой самый сокровенный секрет!