– Например? – уточнил Данбар.

– Ну… – протянул Снайпс. – Любовь, это раз. И смелость. Ни того, ни другого глазами не увидишь, но они очень даже реальны. И воздух, конечно. Отличный пример, между прочим. Ты и минуты не протянешь без воздуха, хотя никто и никогда не видал ни единой его частички.

– И песчаные блохи, – с готовностью подсказал Стюарт. – Их тоже ни черта не видать, но стоит вляпаться в гнездо – целую неделю чесаться будешь.

– То есть, по-твоему, где-то здесь все еще бродит пантера? – уточнил Данбар.

– Такой уверенности во мне нет, – качнул головой Снайпс. – Я просто хочу сказать, что наш старый добрый мир далеко не так прост, как может показаться. – Бригадир помолчал, протягивая раскрытые ладони к костру. – И еще темнота. Разглядеть ее не проще, чем воздух, но когда она окружает тебя со всех сторон, этого нельзя не заметить.

К позднему утру воскресенья снегопад прекратился, и Бьюкенен с Пембертонами решили поохотиться в миле на юго-запад от лагеря, на лугу в пять акров, где Гэллоуэй в течение месяца разбрасывал приманку. Уилки, чьи спортивные привычки ограничивались случайными покерными партиями, остался в Уэйнсвилле. Юный Вон, спрятав рыжие вихры под серой шерстяной кепкой, нагрузил потрепанный фургон «студебеккер» провизией. Гэллоуэй же обеспечил охотникам поддержку в виде знаменитой на весь округ своры плотт-хаундов и редбонов – гончих, принадлежащих местному фермеру. Новый бригадир вместе с Воном разместились на пружинном сиденье крытой повозки, между ними сидела Шейкс, призовая гончая фермера; остальных собак устроили сзади, вместе с провизией. Пембертоны и Бьюкенен ехали следом на лошадях. Таким порядком путники перевалили через гору Бальзам, а там повернули на восток, чтобы попасть в клиновидное ущелье, известное обитателям окрестных склонов как «горлышко».

– Гэллоуэй завалил луг кукурузой и яблоками, – сказал Пембертон. – Это приманит оленей, а то и медведя.

– Или, возможно, даже твою пантеру, – предположила Серена, – которая явится за оленями.

– Насчет остатков оленьей туши, которую парни нашли на склоне Ноланд на прошлой неделе, – повернулся Бьюкенен к Гэллоуэю. – С чего ты решил, будто оленя убил не горный лев?

Тот повернулся к нему, щуря левый глаз. Губы кривились, как бы пытаясь согнать с лица усмешку.

– У него не была вспорота грудь. Обычно кошки первым делом бросаются на язык или на уши, но только не пантера. Та свой обед всегда начинает с сердца.

Всадники последовали за повозкой в ущелье, и высокие скалы по обе стороны тропы все ближе подступали к ним по мере спуска. Теперь двигаться приходилось шеренгой, и лошади ступали осторожнее, ловко преодолевая сужающийся склон. На полпути вниз Гэллоуэй притормозил повозку и пригляделся к стоявшему рядом дубу, у которого были отломаны нижние ветви.

– По крайней мере, один медведь сюда точно забредает, – определил охотник, – и немалых размеров, чтобы ошкурить этакую махину.

Вскоре они прошли прямо под отвесным утесом, усеянным ледяными копьями. На самом узком участке Вон и Гэллоуэй спрыгнули с повозки и поочередно приподняли подбитые железом колеса с левой стороны, помогая колымаге одолеть торчащий каменный обломок и выронив при этом на землю трех гончих и корзинку, полную сэндвичей. Пембертон тем временем тоже спешился, чтобы затянуть подпругу седла. Покончив с этой задачей, он бросил взгляд вдоль тропы и ярдах в тридцати впереди увидел Серену; ее арабский скакун так удачно сливался со снегом, что на мгновение Пембертону показалось, будто жена сумела оседлать саму воздушную стихию. Он улыбнулся, жалея, что ни одна бригада лесорубов не стала свидетелем этой иллюзии: с самого момента победы над Билдедом рабочие приписывали Серене выдающиеся способности, часть которых граничила с потусторонними.