Распущу я, пожалуй, обслугу

И ругаться с завхозом не буду.

Бабу Домну возьму диск-жокеем —

И дискотека станет крутою!

На дорожках вскопаю я грядки,

И на них прорастут маслятки.

Пусть старшая возьмет лукошко

И грибов соберет немножко.

Вечерком мне она их пожарит

И лучком непременно заправит…

Степашка вновь подмигнул Надежде и тут же повернулся к Олесе, грозящей ему кулаком. Вожатые засмеялись.

– А ты знаешь, что ещё будет… – тихо и многообещающе закончил песню Степан.

– Ну ладно, ребята. С вами сидеть хорошо, но дела ждут! Марина, ребята пусть гравий на дорожки в тачках возят. Ну, а девочек ты и сама знаешь, чем занять.

Орлов пристально посмотрел на Надежду и сказал:

– А я видел… Видел ваше художество!

– И?

– Хорошие рисунки!

Марина Степановна посмотрела на них и хитренько заулыбалась.

– А что это вы, Марина Степановна, как-то хитро на меня поглядываете? Что-то не так? – Спросил Орлов.

– «Я с утра до вечера не хитра, доверчива. А с вечера до утра не доверчива, хитра!» – загадочно пропела Марина Степановна.

– Марина Степановна, это ж Губерман! – радостно воскликнула Надежда. – Здорово! Я тоже люблю его гарики. И вообще, очень люблю читать. За книги маму продам. А фантастику вы любите?

– Да так как-то, – пожала плечами Марина.

– А я обожаю! Я на подписку такие очереди выстаиваю…

– А кого из фантастов вы любите? – поинтересовался Орлов.

– Стругацких! Братьев Стругацких! Ну, еще Ефремова, Шалимова, Уэльса, Брэдбери…

– А я ведь тоже, девчонки, люблю фантастику. Спасибо за обед, Марина Степановна. Я жду тебя, Еремеич! Ген, идём!

Константин Алексеевич поднялся со скамейки, подхватил свой чемоданчик с инструментами и, не дожидаясь сына, зашагал в сторону бани.

– Бегу, бегу! Щас, только чайку глотну, едришки-раскадришки! – закричал ему вслед Еремеич и с достоинством, явно не торопясь, протянул Марине Степановне тарелку для добавки. – Надоть мне, Марианна, совсем немного впрок наисся!

***

Марина Степановна с утра пораньше уже обходила территорию лагеря, который за эти четыре дня становился все краше и краше, и не переставала любоваться и удивляться. Скамейки покрашены с выдумкой. Крупные камни расписаны изображениями животных, насекомых. На кусты наброшена паутина из макраме, а в центре, как и полагается, сидит страшный паук. Всё увиденное Марине понравилось.

– Эй, Алексашка! – закричала она радисту лагеря, молодому эксцентричному человеку с обритой головой и жиденькой болтающейся сзади косичкой. – Ты чего это вчера ни обедать, ни ужинать не приходил?

Александр стоял на деревянной лестнице и, насвистывая, приколачивал над входом в клуб надпись «Милости просим!». Он тоже давно работал в лагере, и Марина ценила его за золотые руки. Сашок мог бесконечно чинить старую, выходящую из строя музыкальную аппаратуру, а точнее – рухлядь, и у него это хорошо получалось.

– А мне, Марин Степанна, мать столько еды надавала, что за неделю не съесть!

– А-а-а! Вот оно что!!! У нас мальчиш-плохиш появился… Значит, ты, Санек, под подушкой мамкины вкусняшки хрумкаешь? Или ты правила наши не знаешь, что все продукты в общий котёл?

– Не подумал, Марин Степанна, работы было много в радиорубке, увлёкся! А еды мне не жалко, я всё принесу!

– Ладно, Санёк, обедать в столовую приходи, повара приехали! – побежала Марина дальше, но вдруг её будто кольнуло, и она остановилась:

– Саша, а почему ты написал «Милости просим»? Как-то по старинке, по церковному как-то?

– Так «Добро пожаловать» уже над столовой висит! Это же вежливая форма приглашения в гости…

– Дааа? Ну надо подумать… Надо подумать…

Марина добежала до хозяйственной зоны и обомлела: новая старшая вожатая выводила краской на щите, приколоченном к забору, надпись: «Забор гласности».