Разыгрывалась же вся эта сцена на высоченном подмостке, сколоченном из брёвен и обложенном целыми охапками белой овечьей шерсти, должной изображать облака. Битву между сторонниками Люцифера и архангела Михаила воплощали солдаты городской стражи и личные гвардейцы архиепископа Реймского. Стражники, естественно, изображали восставших, а гвардейцы архиепископа – «истинных сынов Божьих». И хотя зрители легко могли различить их по сюрко, которые они носили и в повседневной жизни, разница дополнялась тем, что «восставшим» на правое плечо были повязаны чёрные ленты, а «истинным сынам» – лазурно-голубые.

На небольшой, но высокой платформе завязалась настоящая битва, напоминавшая сражение на крепостной стене, с той лишь разницей, что дрались тупым оружием и с тем условием, что стражи во главе со своим капитаном, который и играл роль самого могущественного и гордого ангела, будут слегка поддаваться. Налегая всеми силами на войско лукавого, гвардейцы архиепископа сталкивали их вниз, где для актёров, но никак не для их персонажей, были заранее подстелены охапки соломы. Если же, не совладав с «падшим», кто- либо из «ангелов» сам падал вниз, то сорвав с плеча лазурную ленту, он сам себя признавал «падшим».

И как ни прискорбно было наблюдать за перебранкой в воинстве небесном, завершилась она полной победой архангела Михаила и «истинных сынов Божьих».

А Люцифер – «сын зари» – ниспал, и ад, где был навеки закован в цепи на самом его дне. Те же, кто сошёл за ним, также пали, обратившись – в сонмище бесов.

На несчастного капитана, игравшего столь ответственную и опасную роль, надели самые настоящие кандалы и затащили вовнутрь павильона, располагавшегося под помостом и должного изображать ад. Остальные же «падшие» кто разбежался, покинув своего повелителя, а кто последовал вместе с ним, укрывшись за ширмами павильона.

На минуту всё действие прекратилось, и над площадью нависла тишина. Все молчали, ожидая, что будет дальше. Слышен был лишь мартовский ветер, завывавший в сводах и арках собора и как бы аккомпанирующий развернувшемуся перед ним действу.

И вдруг ширмы павильона раздвинулись, и на опешившую толпу бросилась целая свора самой разношёрстной нечисти – чёрных собак, чёрных кошек, чёрных петухов, козлов, ворон и прочей живности.

Эффект был столь неожиданным и грандиозным, что некоторых слабонервных чуть было не хватил удар. Вся эта гавкающая, мяукающая, блеющая и кукарекающая живность мгновенно разнеслась по площади, то убегая, то улетая, то набрасываясь на зрителей. Стражники же, в свою очередь, наскоро вымазав лица сажей и вывернув свои сюрко наизнанку, сопровождали всё это неистовым хохотом и богохульными выкриками. Схватив на руки чёрного кота или чёрную курицу, они, хохоча, носились по площади, некоторые при этом норовили схватить трёхлетнего ребёнка или симпатичную молодую девицу, изображая этим похищение их нечистой силой.

На этом первое действие подходило к концу. Мораль же его была в том, что сатана хотя и оказался закован в цепи на самом дне ада, земной мир остался в полной его власти, и что неспроста его называют «князем мира сего».

Но сама мистерия на этом лишь начиналась. Как только пернатые, рогатые и хвостатые слуги дьявола разбрелись кто куда, в соседнем павильоне сразу же стала разыгрываться сцена сотворения первых людей. С самой настоящей сакральной таинственностью «из праха и глины» был произведён Адам, и вслед за этим «из ребра его» сотворена Ева.

В следующем павильоне ставилась сцена грехопадения. В ней только что сотворённые Адам и Ева предстали пред древом познания в виде самой настоящей яблони, срубленной под корень и установленной на сцене с помощью огромной ямы с землёй. Обвившись вокруг ствола яблони, искуситель предлагал первой женщине изведать запретный плод – запечённое в духовке яблоко с сиропом, которое, конечно же, оказалось сладким-пресладким. Но только лукавого в ней играл уже не мужественный капитан городской стражи, а какой-то отвратительный женоподобный паяц.