Отгремели выпускные балы и экзамены. Скудная заполярная весна и такое же начало лета отправили Борисика в летное училище, куда по состоянию здоровья не прошел Сашка из-за своего нарушенного глаза. Да и хорошо, потому что его любимые Банюра и кот Кузьма остались бы надолго без Сашкиного попечения. И, понимая, всю ответственность, ушел Сашка на рудник, вначале разнорабочим, потом учеником проходчика. Так дошел до проходчика, стал зарабатывать приличные деньги, мог обеспечивать достойное лечение Банюре. Кузьма, к тому времени, отдал кошачьему богу свою верную кошачью душу.

Пришла к Сашке и любовь. Любовь работала помощником повара в рудниковской столовой и звали её именно Любовь. Любовь пришла односторонняя со стороны Любви, которая вызвала в Сашке в ответ чувство доброты и сострадания. Молодая жена оказалась расчетливой. И, пользуясь Сашкиной покладистостью, жестко взяла в свои руки, всё, что только можно было взять.

Судьба не дала многолетия Сашке. Через год семейной жизни сошла в могилу Банюра, а ещё через полгода придавило Сашку в шахте насмерть.

Борисик приехал на Сашкины похороны, красавиц-летчик. Когда ехал с кладбища в чужой машине, она попала в аварию, и из всех, бывших в автомобиле, погиб только он.

Так теперь на городском кладбище и стоят в один ряд могилки, отца Борисика, его брата, самого Борисика, Банюры и Сашки. За могилками ухаживают Вера Павловна и Люба, так и не вышедшие впоследствии замуж.

Вот так и простираются судьбы людские от серебра к золоту, и наоборот. Ничего великого не сделал Сашка, но многие судьбы осветило его солнечное сердце.

Первое воспоминание детства – лужа со льдом и новенькие резиновые сапожки, делающие этот лёд хрустящим. Потом крик матери: «Сейчас же выйди из лужи!», и неохотное подчинение.

Она всегда была такой же. Всю жизнь, с момента – как родилась. Менялись только чувства и знания, но что-то в её глубине оставалось таким же неизменным.

Ещё она помнит из детства, что ненавидела любое прикосновение к себе. Но этого мало. Вид нагого человеческого тела вызывал у неё искреннее чувство омерзения, своего собственного – в том числе. Она наивно верила, что и у всех людей так, такие же схожие «впечатления» от мира, в который она пришла.

А ещё она рисовала людей, но не таких, которые были вокруг. С альбомных листов первых наивных рисунков на неё смотрели другие люди. У них была белая, как бумага кожа, огромные синие глаза в половину лица и совсем не было ушных раковин, и как бы сейчас сказали – первичных и вторичных половых признаков. Тем не менее, они различались на женщин и мужчин и – на взрослых и детей. И ещё у них был высокий рост и необыкновенная внутренняя доброта, покой и сила. Их, именно их, она считала своей роднёй, а вовсе не мать, которая по-своему любила и воспитывала её.

Шли годы. Она постепенно привыкла к «уродливости» человеческих тел. Но всё время жила как бы стесняясь себя самой и той, не то, чтобы непонятной, но всё равно чужеродной среды.

Страшно мучительно она переживала зло, которое наблюдала повсеместно. Её сердце не могло этого вместить. Особенно – зло в отношении других людей. Его она переживала острее, чем, обращённое к ней самой. «Дать сдачи», постоять за себя она никогда не умела, да и с годами тоже толком не научилась.

Одним словом, жизнь давалась ей мучительно.

Девочка жила дальше. Понемногу привыкала к Земле со всеми её порядками, и к своему телу и к виду других людей.

Взрослела. И однажды обнаружила, что её окружение – мать, строгий отчим, сестра, одноклассники, учителя, дворовые друзья считают Землю своим родным домом. Что никто не собирался считать человеческое тело уродливым, а уж тем более – своё. Ну, в том смысле, в котором это представлялось Девочке. И уж вовсе никто не знал ни о каких таких «с белой кожей и синими глазами в половину лица»…