– Глянь, как пацанята убиваются, – сказал, уже знакомый Сашку, равнодушный мужской голос. И следом за ним женский, суетливый и тонкий проголосил: «Ой, убиваются, убиваются… Кто из них сынок-то?».

– Да, вот тот, чернявенький – ответил равнодушный.

– А-а-а… Копия – батька.

– Да, какая ж копия? Тот шатен был. Верка – вообще белобрысая. Видать нагуляла.

Вслед за этой фразой раздался глухой удар. Кто-то из мужиков, видно, вступился за Веру Павловну, и, не вступая в спор, просто заехал кулаком в лицо тому, равнодушному. Тот, в свою очередь, не остался в долгу, и на кладбище завязалась самая настоящая молчаливая драка. Никто не орал и не ругался матом, видимо, из уважения к покойным и к месту. Драка окончилась быстро. Равнодушного суетливая тётка сопровождала к автобусу, помогая утирать кровь с лица: «Глянь-ко, изверги, зуб вышибли, нос разбили. Уже и правду сказать нельзя!».

Сашок, тем временем, увёл Борисика подальше, за могилы. Там они присели на лавочку, и молчали, читая про себя надпись на памятнике: «Дорогой, незабвенной супруге от скорбящего мужа». С фотографии на них смотрела весёлым, добрым взглядом молодая женщина с косой, и смотрела так, что представить то, что она умерла, не было никакой возможности.

Тем временем, на кладбище поднялся переполох, народ пошёл к автобусу, а Банюра обнаружила, что нет её любимого внучка; сразу же за этим оказалось, что и Борисик куда-то пропал. Поднялся крик: «Саша! Боря!». Ребятам пришлось расстаться с этой доброй и весёлой женщиной на фото, и, нехотя, отправиться к автобусу. Сашок немедленно получил от Банюры ласковый подзатыльник.

В автобусе она усадила его рядом с Борисиком, сама пересев куда-то назад. Всю дорогу до школьной столовой, где были накрыты поминальные столы, ребята молчали. И только перед тем, как выйти, Сашка тихо сказал: «Я тебя никогда не оставлю. Всегда друзья. Понял?».

– Понял, – ответил Борисик и крепко сжал руку Сашка.

Шло время. Вера Павловна постарела. Было такое у всех ощущение, что живет она как-то по инерции без эмоций, не радовалась и не грустила. Борисик рос при ней как придорожная трава, неприкаянный, будто был виноват, что он выжил в той трагической истории. Учился он так себе, в среднем, на четверки, звезд с неба не хватал. Мечтал стать летчиком.

Сашка так и оставался верным другом Борисику, восполняя ему и любовь матери, и погибших отца с братом. Его большого, доброго сердца хватало не только на Борисика, но и на всех, кружающих его людей. Он никому не отказывал, кто просил помочь или поддержать. Удивительное дело, почти никто не замечал уродства от кривого глаза на его лице, будто какой-то внутренний свет, исходивший от него, перекрывал все недостатки.

Банюра совсем одряхлела, и ее семечковый бизнес окончательно был оставлен. Кот Кузьма, судя по всему, доживал последний годок. Банюра вместе с котом, частенько сидели у окна, поджидая Сашку, грелись возле батареи, временами подремывая.

Сашка был дома главным на хозяйстве, он научился готовить, водил Банюру в поликлинику, ходил в магазин за продуктами и разной мелочью. Жить было трудно на одну Банюрину пенсию, тем более, что её торговля семечками приказала долго жить. Но Сашка был ответственным, рачительным и не избалованным, так что, им впритык, но хватало.

Потом был выпускной. Борисик отдал Сашке свой второй парадный костюм, который висел у него без повода, потому что у Сашки был всего один, который стал маловат и от которого отовсюду сквозила дешевизна и бедность. Сашка, зная, что надеяться не на кого, вышел на золотую медаль, чтобы вне конкурса поступить в институт.