Труднее всего для Нюрки было встать из-под тёплого одеяла на ледяной воздух, разжечь примус и в единственной кастрюльке заварить отцу в тёплой воде остатки ржаной муки. Что такое масло, молоко и мясо они быстро и надолго забыли. Отец работал проходчиком на апатитовом руднике. Работал тяжело. Здоровьем быстро зачах и умер через три года. Нюрку из барака забрали в интернат. Из всех вещей она почему-то взяла только эту большую чугунную сковородку, умолив тётеньку из инспекции.

– Вот, Кузьма, ты мне скажи, видано ли, так народ-то губить ради какого-то коммунизма? Кто видел этот коммунизм? Ты видел? Не видел! То-то… Разви можно на несчастье счастье строить? А, серая твоя башка?

– Мурррр, – отвечал Кузьма странным образом впопад.

– Вот ведь, какая умная животина! И, главное, с тобой ведь обо всём можно гутарить. Ни расскажешь никому и уж подавно доноса не напишешь? Не напишешь, ведь, а? – продолжала Банюра неспешную беседу, не забывая при этом перемешивать семечки.

– Ну, что? Хватит сидеть-то, иди – буди любимца свово, – завершила Банюра односторонний диалог, высыпая готовые семечки на заранее подготовленный противень остывать. На семечки она сразу накинула застиранную добела холстинку. Это был её фирменный секрет, тогда при лузгании шелуха отделялась споро и легко.

Кузьма, тем временем, спрыгнул с подоконника и самоуважительной походкой направился в комнату, где за шкафом, отгораживающим и без того маленькое пространство, спал на раскладушке его царь и Бог – Сашок.

Раскладушка была старая, выцветшая. Её пружины нещадно скрипели, через тюфячок проступали жёсткие алюминиевые рёбра. Но для Сашка это было райское место, потому что на ней, набегавшись на улице, и перехватив наскоро ужин, он проваливался в счастливый безмятежный сон. А сны для Сашка были ещё одной, параллельной, красочной жизнью. Они уносили его то в сказки, где он был героем и всех спасал, то в далёкие путешествия со множеством странных лесов и диковинных зверей. Но чаще всего снился ему один странный, сладкий, тревожащий душу, сон: будто он – раненный боец, лежит в госпитале, над ним склоняется женщина и кладёт тёплую руку ему на лоб. «Мама, – шепчет он и пытается разглядеть лицо этой женщины. Но оно расплывается, исчезает, оставляя после себя невыразимое чувство любви. После такого сна Сашок просыпался весь в слезах, но странно-счастливый.

Сегодня ему снился именно такой сон, и он медлил открывать глаза, чтобы подольше задержаться в своём счастье. Но это ему не удалось, потому что пунктуальный Кузьма, ведомый своим внутренним будильником, уже пришёл исполнять священную обязанность.

Каждое утро, в одно и то же время, Кузьма забирался Сашку на грудь поверх байкового одеяльца и аккуратно трогал его лапой за щёку. Сашок, ещё спящий, уклонялся, отмахивался рукой, переворачивался на бок, но Кузьма не отступал. В конце концов, Сашок сдавался и нехотя садился на скрипучей раскладушке – всё ещё сонный, нашаривая босыми ступнями тапки.

– Давай, давай, Сашок, подымайся. В школу пора! – гудел Банюрин голос с кухни, где уже закипал алюминиевый чайник на газовой плите и помешивалась в кастрюльке так нелюбимая Сашком манная каша.

Сашок вяло брёл умываться, избегая смотреться в зеркало. После операции он сам себе казался настоящим уродом и изо всех сил старался избегать случайных встреч со Светкой из соседнего подъезда. Светка казалась ему принцессой наяву. Училась она в той же школе, только в параллельном классе, во втором «б», и во вторую смену. Поэтому Сашок после школы бежал вначале играть во двор, пока его тайная любовь была в школе, а уже ближе к вечеру шёл домой делать уроки.