Из этого верчения ее, словно котенка за шкирку, вытянул Морозов. Марте понадобилась пара минут, чтобы понять, о чем он ей толкует.

Платье продавала нездорово полная старуха с усиками над верхней губой. Руки у нее сильно тряслись, и платье, которое она держала, тоже трепыхалось, играло на легком ветерке, и Марта сразу не могла рассмотреть, что на нем за узор, но потом рассмотрела. Красные маки на снежно-белом фоне.

– По размеру тебе, что ли? – допытывался Морозов, улыбаясь. – Да говори – или очумела совсем?

Старуха приложила платье к плечам Марты.

– Впору, – констатировала она неожиданно певучим для такого большого и грубого тела голосом. – Берите. Я отдаю недорого. Это моей дочери, ее больше нет. У меня еще туфли, думаю, они тоже подойдут.

Туфли – белые, на маленьком каблучке, с пуговкой на носике – подошли.

Старуха сказала Морозову:

– Ваша дочь будет очаровательна в этом наряде!

Помрачнело лицо Морозова, словно черная туча на него накатила. Но через пять минут он уже снова посмеивался и кормил Марту житными пряниками.

Вернувшись в колонию, Марта узнала, что Юрка Рябушинский пропал невесть куда.

– На один день вас нельзя оставить! – бушевал у себя в кабинете Леонид Матвеевич. Марта, испуганная и обессилевшая, сидела в своей комнате. На грубо сработанном комоде тикали часы, остатки роскоши прежних хозяев дома. Страшный старик пожирал младенца. На свете есть тысячи дорог, и только одна из них ведет в сырой овраг за рощей, а остальные – в тысячи стран.

А Шкалик помер еще до войны.

Первая дочь, Галина, далась молодой матери тяжело. Марта рожала трое суток и родила ребенка «с варежку», как высказалась молодая, но знающая акушерка. Если бы не ее забота и находчивость – не вырвались бы мать с младенцем из прохладных, нежных объятий безвременной смерти. Впрочем, роженица не выказала особой радости, когда ее оповестили, что жизнь дочери вне опасности. Казалось, она вполне равнодушна к ребенку и заботится о нем только по обязанности.

«У молодых-то оно всегда так, потом пообвыкнется, привяжется к малютке», – успокаивал себя Леонид Андреевич. Он был вполне счастлив и доволен, почувствовав себя отцом. Правда, ему бы хотелось мальчика… Ну ничего, девчонка тоже хорошо, будет помощница матери.

А Марта в помощницах нуждалась. Через год после их свадьбы колонию расформировали. Морозова власти не обидели. Памятуя его заслуги, хозяйственную сноровку, назначили председателем колхоза. Пост немаленький, что и говорить, и ответственность велика. Но Леонид Андреевич не испугался, повел себя, как и пристало партийцу. Принял хозяйство в свои руки. Марта стала председателевой женой. А это – всем пример и мужу помощница, а как быть, если к тому же еще и свой дом вести надо, и младенец присмотра требует? Кое-как, однако, перебились. Соседки помогали молодой председательше, но все равно сюсюкаться с дочуркой ей было некогда. Вот и выросла Галина неприласканной. Да так, может, и лучше – для жизни. С ранних лет стала помогать Марте по хозяйству. Никакого дива в этом, конечно, нет – так все сельские дети растут. Но Галина, считай, весь дом на себе тянула и умела еще какой-то особенный уют в нем наладить.

После Галины родились еще две дочери, но они появились на белый свет недоношенными и умерли обе от пупочного сепсиса, не прожив и месяца.

В деревне сочувствовали молодой матери, да та по младенцам не убивалась особенно. Вообще же она была не то чтобы тихая или забитая, но какая-то равнодушная. Со спокойными серыми глазами, неопределенной кроткой улыбкой, мягкими волосами и плавными движениями, она выглядела образцовой женой, матерью и хозяйкой.