А я вкладываю себя всю, целиком, до последнего атома, чтобы все порученные мне ящики с рассадой и цветочные горшки сияли и лучились собственным светом.

В общем, да, я обожаю этот кусочек нашего мира и поклоняюсь ему.

Если абстрагироваться от исключительного случая, когда что-то с габаритами космической ракеты, покружив, припарковывается аккурат перед оранжереей экзотических растений… или Отделом Малых Ростков, ОМР, как мы с бабушкой ее называем.

Когда старенькие рамы с освинцованным остеклением начинают позвякивать, а подвесные кашпо – раскачиваться, я со спринтерской скоростью мчусь к ростку фиттонии, за которым ухаживаю с таким рвением, словно он пробился изнутри меня самой. Обвиваю горшок руками, ощущая каждый из великолепных, пронизанных жилками листочков, и думаю о том, как долго я мечтала украсить этим растением букет для сеньоры Филлипс. Фиттонии для Филлипсов. Ну да, звучит претенциозно. Возможно, слишком прямолинейно. Но вот Пачамама, суперанонимная авторка супербестселлеров, трехкратная лауреатка премии «Вершки и корешки» журнала «Сад, открытый всем», утверждает, что существует космическая связь между именами людей и названиями цветов.

Вот меня зовут Лювия, и люди уверяют, что я способна оживить любое умирающее растение. Сказав «люди», я, разумеется, имела в виду свою бабушку и «Дамский клуб цветущих пятидесятилетних» (основанный в те времена, когда я была еще в пеленках, так что сегодня это название уже явно неактуально, однако мы все притворяемся, что члены клуба вовсе не разменяли седьмой десяток).

Вибрация приводит к тому, что всё должным образом не закрепленное начинает шататься. Боковым зрением я вижу, как съезжает к краю рабочего стола пакет из мешковины. Закрываю глаза и представляю рассыпавшиеся гранулы удобрения, которые мне же придется убирать. Но – позже, когда выясню, как там бабушка.

Этой женщиной я восхищаюсь и люблю ее всем сердцем, в чем могу поклясться перед судом, если потребуется, но быть ее внучкой порой очень непросто. То есть очень непросто быть внучкой Джойс Клируотер и выносить все, что из этого следует: ее весьма специфические хобби, не менее специфические диеты и весьма специфических друзей. Наибольшую опасность из них представляет, без сомнения, Атланта Стоун.

Но поскольку я тоже, как мне кажется, человек весьма своеобразный, чем и горжусь, то меня редко смущают вещи, происходящие в этом маленьком уголке нашего города.

Вибрация прекращается ровно в ту секунду, когда резко, одним рывком, распахивается задняя дверь оранжереи. Она ведет в магазин, открытый для посетителей с понедельника по субботу. Оранжерею от него отделяет только двухметровая комнатушка, где каждый, кто решится заглянуть в ОМР, должен пройти процедуру полной дезинфекции.

Я с превеликой осторожностью отлипаю от своей драгоценной фиттонии, убедившись в том, что ни один листочек на ней не сломался.

– Лювия, дорогая! – Покачивая худыми бедрами, ко мне между рядами алюминиевых столов движется бабушка. Хотя работа с рассадой не входит в круг ее обязанностей, на голове у нее бейсболка, на руках – рабочие перчатки. – Я так ждала этот день!

Я ей улыбаюсь, проходя мимо, моя цель – швабра и совок. Бабушка семенит вслед за мной, сцепив руки. Отмечаю следующее: что бы ни послужило причиной ее возбуждения, это что-то привело к тому, что своей любимой ярко-красной помадой она подвела лишь верхнюю губу.

Такая забавная.

– День, когда Калифорнию тряхнет землетрясение в пять баллов?

– Земле… землетрясение? – Она в полной растерянности глядит на меня. – О чем ты… А-а-а! Ты имеешь в виду эти легкие колебания?