Люди согласно загалдели. Их недобрые взгляды пронзали меня насквозь. Вряд ли мне удастся их переубедить. Я открыла рот, собираясь попросить их отпустить хотя бы “племянницу”, но не успела произнести ни слова. На пригорке появились новые люди. Я различала лишь их силуэты. Один из них стремглав кинулся вперед, пролетел сквозь толпу и врезался в меня. Мы повалились на траву и кубарем покатились вниз, с пригорка, на котором стояла изба, к колодцу.

Я кое-как остановила нас, зацепившись за корень дерева. Теперь мы лежали рядом друг с другом: я и пухленькая женщина с безумной улыбкой. На шее у нее болтался широкий кругляш из черненого серебра, сделанный под старину.

– Благодетельница наша! – всхлипнула она. – Сынок-то мой все убегал и убегал, никак поймать не могла. Ножки маленькие, всего полгодика назад бегать выучился, а столько прыти! Уж я Славку звала и звала, – продолжала она. – Да все никак! Гляжу, ямка впереди, вот-вот бухнется, и тут услышал меня! У меня пелена будто с глаз спала. Увидела я, что посреди Чащи стою, хотя до того думала, будто по огороду бегаю. А впереди могилы, как есть говорю, две могилы разверстые. Славка чуть в одну из них не угодил, да ты будто за руку его отвела подальше. Страх на меня напал! Схватила я у тебя сыночка и побежала, куда глаза глядят. Уж лучше в Чаще заблудится, чем у тех могилок подмоги ждать. Светлобог миловал, скоро людские голоса послышались. Нас добрые ребята кликали, к ним и выбежала. А они и говорят: откуда ты тут с сыночком? Вакула с тобой дома остался, не далее как три часа назад с ним тебя видели. Поняла я, что с мужем ведьмовское отродье сидит, да лишилась чувств. Успела лишь вымолвить, кто меня из колдовского плена вызволил. Ох, тетушка!

Заливаясь слезами, женщина снова кинулась мне на шею, продолжая сыпать подробностями жуткого плена. Я неловко похлопала ее по плечу, совершенно растерявшись. Уже занималась соломенная крыша моей избушки. Кто-то из деревенских додумался потушить, решив, что лучше обождать с сожжением травницы. На крыше появилось обугленное тлеющее пятно, но это мало кого волновало. Меня.

Я сделала глубокий вдох и прикрыла глаза. Подумаешь, не разобрались и решили сжечь человека. С кем не бывает! У инквизиторов вообще чуть ли не раз в день такое случается и ничего. Спокойно себе занимаются отловом ведьм и всяких темнобожьих порождений. Сжег невинного, и что? Теперь и вовсе ведьм на костер не отправлять? Ошиблись и ошиблись. Чего бубнить-то?

Я тщетно пыталась себя успокоить, но чем больше думала об этом, тем сильнее закипала. Конечно, Вакула и его жена не виноваты. А деревенские из благородных побуждений ко мне с факелами пошли, не ругать же их за это? А то, что из-за них мог погибнуть невинный человек, это так, мелочи.

Я стоически вытерпела всю череду невнятных извинений и путанных объяснений, почему они подложили под дверь спящей женщине тюк сена и подожгли. Затем приняла мешочек денег от Вакулы. Внутри оказалось серебро.

– Мне чужого не надо, – хрипло сказала я. – Трав я потратила на серебрушку, крышу мне залатают за две.

Я взяла три серебряные монеты, а остальное впихнула в руки растерянной паре. Рядом с ними мялась перепуганная Гленна с отцом под руку. Йозеф был мрачнее тучи, но в разговоры не влезал. Только после моего решения вернуть деньги он вмешался:

– Возьми плату не за травы, Ада, а за жизни человеческие.

– Тьфу ты, – фыркнула я. – Кто жизнями человеческими торговать станет? За травы взяла, за крышу взяла – за ваши пляски с факелами, чтоб неповадно было. А то удумали! Возраст у меня не тот, сердце слабое…