У меня захватило дух от этой красоты и сдержанного, сурового великолепия. Очнулась я от бесцеремонного толчка Уайбана.

Мы стояли перед легкими одноместными санями с белой собакой в упряжке. Собака переминалась с лапы на лапу, преданно глядя на хозяина и поскуливая. Ей не терпелось пуститься бегом по белоснежному насту на котором виднелись только утренние следы от унтов Уайбана да птичьих лапок. Наверное, пернатые иногда харчевались у собачьих мисок.

- А куда мы? - спросила я, подходя к саням и протягивая руку к пёселю, чтобы потрепать его по крупной башке.

- Сына Омайона деревом придавило в тайге. Совсем плох, духов просить надо, чтобы помогли. Садись, поместимся.

- Каких духов? Чем они помогут? Наверное, его в больницу надо, - брякнула я, устраиваясь поудобнее на шкуре.

Взгляд Уайбана полоснул меня, как холодное лезвие. Он сплюнул, плевок на лету превратился в ледышку. И ничего не ответил. Я прикусила язык и молча смотрела ему в спину, пока мы ехали - очень недолго. Полоса заснеженного леса в этом месте подступала к посёлку почти вплотную. До него было каких-то метров сто-сто пятьдесят.

Ветки деревьев были покрыты пушистым снегом и клонились к земле. Как в сказке. Красивой и суровой. Наверное, поэтому и не повезло сыну незнакомого мне Омайона: оказался под деревом, которое не выдержало тяжеленной снежной шубы и придавило его.

Мы остановились у юрты размером вдвое меньше, чем наша. И двор был заметно скромнее.

Когда мы вошли, я чуть не задохнулась прямо у порога: натоплено было, как в бане, а народу - яблоку негде упасть. Мужчины, женщины, дети. Шум и гвалт. Я подумала, что в такой обстановке: тесноте и влажной духоте, и здоровому-то запросто можно отправиться к праотцам, а уж тем более искалеченному парню.

Когда мы подошли к лежанке, которую хозяева придвинули к печи, дышащей жаром, по моей спине уже бежали капельки пота, лицо тоже покрылось испариной. У изголовья больного сидели две женщины. Одна, по всей видимости, его мать. Другая - молодая или жена, или сестра. Лица их были заплаканы. Они касались лица и плеч парня, читая вполголоса какие-то молитвы.

Уайбан подошел к больному, бегло осмотрел его. Ощупал грудь, руки и ноги. Затем достал один из мешочков и сыпанул в огонь какой-то порошок. Смоляной запах наполнил помещение, дышать стало еще тяжелее.

Нам освободили некоторое пространство, однако народ сзади напирал, хотя и стало немного тише.

Не выдержав, я присела рядом с Уайбаном, который перебирал свои снадобья.

- Что с ним? Он выживет? Здесь так душно, от одного этого умереть можно. Зачем сюда набилась вся деревня?

Уайбан, не глядя на меня, ответил отрывисто:

- Если не разогнать абаахы, то не выживет. Люди здесь, чтобы тоже получить защиту. Спрашиваешь, как вчера родилась.

- У меня от духоты голова не соображает. Спечься можно заживо.

Уайбан тем временем снял со спины свой бубен с побрякушками, принялся касаться его тихонько, будто поглаживая.

Стало совсем тихо. Даже дети перестали возиться и пищать. Слышны были только глухие ритмичные звуки бубна и самого Уайбана, который затянул какую-то горловую песню, не разжимая губ.

Раскачиваясь, он проводил ритуал, отгоняя злых духов. Мне ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать, когда эта пытка закончится. Смысла в своём здесь нахождении я не видела, однако выйти не посмела.

При первой же паузе снова обратилась к шаману:

- Мне нехорошо, можно я выйду на воздух?

Вместо ответа Уайбан сунул мне в руки два мешочка и велел заварить травы.

- Никому в руки не давай, сама. Поняла?

- Поняла, - раздраженно буркнула я.