Я ж это… между прочим, дама!
И вы в колодезь-то не плюйте!
Ой, гляньте-ка!
Скривился прямо!
Я ж, мил ты мой, не с ентим смыслом…
Я ж опытом своим житейским!
Охальник!
Вот щаз коромыслом,
Ты не гляди на возраст, тресну!!!
Ну молодёжь пошла!
Поганцы!
Вишь, никакой культуры нету!
Им всё б гулять, да обниманцы…
Вот раньше…
Оперы… балеты…
Э-э-э-эх. Ладно…
Надо ближе к дому…
И чё я тока наряжалась?!
Ну, растряслася по-любому!
А што мине ишшо осталось?..
Старушка сникла, загрустила,
И поплелась, бубня чего-то.
– Эх, раньше оно лучше было…
Но и сейчас пожить охота…
Она не плакала уже давно
Она не плакала уже давно.
В ней слёзы словно разом иссушила
Какая-то неведомая сила.
А люди думали – ей всё равно.
Чужие боли на себя приняв,
Своей другим не отдала ни капли.
И зная, что её опять ждут грабли,
Всем помогала. Не судя «прав иль не прав».
Душа рвала́сь и сердце на куски.
Но те, кто рядом с ней, не замечали
То, что глаза исполнены печали,
А голос стал чуть слышным от тоски.
Став для людей «жилеткой и плечом»,
Сама лишь в вере находила силу.
И за других, не за себя, просила,
Молитвою прикрыв их, как плащом.
Она не плакала уже давно…
Лишь с сердца груз участием снимала.
И крёстным знаменьем благословляла,
Смотря на уходящего в окно.
Характер
Характер был испорчен по чуть-чуть.
Не разово, нет-нет. Так… накопилось.
Впуская в своё сердце грязь и муть,
Душа без фильтров как-то запылилась.
Вошло в привычку осуждать, язвить,
Грехи чужие ковырять прилюдно.
И стало в удовольствие – хамить.
А пожалеть, смолчать – ужасно трудно.
Из ясна солнышка, голубки, светлячка,
Она в ворчащую старуху превратилась.
Срывалась в ругань, ну буквально с полтычка.
А улыбаться вовсе разучилась…
Но как-то к ней прибился старый кот.
Блохастый, грязный, с перебитой лапой.
Хвостом за ней ходил он целый год.
Он верностью своей ей в сердце капал.
И, не поверите, но всё же отогрел!!!
Пробился сквозь озлобленность и гордость!
Вы б только слышали, он ей буквально пел!
Любовь свою переплавляя в голос!
И приняла его, впустила всё же в дом.
И стала нравом как-то… умягчаться.
Такая вот история с котом…
А всех дело́в – любить и не сдаваться.
Он не сильно хотел жить
Он не сильно хотел жить.
Не держался за волосок.
Просто очень устал быть…
Колебаться как колосок.
И уже избавленья искал,
Торопился отсюда уйти.
Новый день, как в тюрьме отбывал.
Подгонял, ускорял дни.
Столько боли, что он нёс,
На троих хватило б с лихвой.
ОН, как старый, побитый пёс.
Брошенный… Но ещё живой.
Палки-клюшечки
Бабушки и дедушки.
Старики, старушечки.
Спиночки согбенные.
В руках палки-клюшечки.
С голосами тихими.
Как листва шуршащими…
С выцветшими глазками,
В прошлое смотрящими.
Медленные путники
К вечности бредущие…
Простотой невинною
За душу берущие.
Бабушки и дедушки.
Старики, старушечки.
Вы даны нам Господом,
Чтобы мы «улучшились»…
Сверчок
Ночь. В углу поёт сверчок.
Дед и бабка – на бочок.
Дед заводит разговоры.
– Бабка! – но она молчок.
– Чё хотел я обсудить…
Как начать-то? Тить-и-тить!!!
В общем, есть такая тема…
Про любовь поговорить!
Я ж мужик-то ведь – огонь!
Ты проверь! Лишь пальцем тронь!
Я же вспыхну, как мальчишка!
И… давай играй гармонь.
– Вот ты старый же дурак!
Остограмился никак?!
Ты чего несёшь-то старый?!
Плачет по тебе черпак!
– Мать, я думаю чаво…
Может, мы таво-сяво…
Застругаем ребятёнка!
Мы ж с тобою ого-го!!!
– От ты ж старый обормот!
Сам не слышит, чё несёт!
Ты давно уж, как непраздный!
Глянько-ся на свой живот!
Дед, кряхтя с печурки встал,
Животом заколыхал.
Тянет, а втянуть не может!
От досады замолчал…
– Ну, и чё ты там застыл?
Лезь назад! Аль нету сил?
С печкой справиться не может,
А ишшо любви просил!
– Дед… – Молчит. Ответа нет.