А ведь и Коммунистическая партия утонет без КГБ, страшно об этом подумать, а ведь утонет. Несмотря на то что Горбачёв и является пока что самым влиятельным человеком в стране, драгоценная влага, пьянящая сердца человеков, – власть понемногу покидает его и Кремль, ручейками растекаясь по кулуарам очередного Съезда народных депутатов, журчит мимо болтливых демократических лидеров и потоком, уже целой рекой народной надежды течёт к загородной дачке Бориса Николаевича Ельцина. К забулдыге Ельцину ещё придётся привыкать, думал Звягинцев, входя в комнату для заседаний.

Завидев входящего Звягинцева, Лаков и Демидин вскочили, а Лаков радостно вскрикнул:

– Здравствуйте, дорогой товарищ Звягинцев!

– Здравствуйте, товарищи, – отвечал Звягинцев, поздоровавшись с Лаковым за руку, и мелькнув в сторону Демидина благосклонной отеческой улыбкой.

– Это товарищ Демидин, наш талантливый учёный. Работает над проблемами психотехнической оптики, – сказал Лаков.

– Психологической оптики, товарищ генерал, – поправил его Демидин.

– Тебе никто слово не давал, – шутливо насупился Лаков.

– Отчего же, Олег Борисович, – тоже шутливо вмешался Звягинцев. – Демократия в том и состоит, чтобы каждый советский человек мог открыто поправлять другого советского человека.

– Святая правда, товарищ Звягинцев, – сказал Лаков.

– Обсуждение – опора демократии, – развил свою мысль Звягинцев. – Демократия позволяет видеть перспективу.

– Не пожалеем себя ради перспективы, – сказал Лаков, ласково заглядывая в чистые глаза Леонарда Борисовича.

«Ты-то не пожалеешь», – улыбаясь, подумал Звягинцев, и спросил:

– Всё так же рвётесь к работе, товарищ Лаков?

– Рвусь, товарищ Звягинцев! Только скажите, что делать. Жена говорит: «Побереги здоровье», а я не могу без работы. Таким, видно, и помру.

Лаков вздохнул.

Леонард Борисович тоже вздохнул.

«Что за чушь они несут», – подумал Демидин.

Лаков хотел вздохнуть ещё разок, но решил не переигрывать и предложил:

– Разрешите приступить к докладу.

– Пожалуйста, – разрешил Звягинцев.

– Приступайте к докладу, товарищ Демидин, – обернулся к Демидину Лаков, словно переводя с орлиного языка руководителей на воробьиный язык старших научных сотрудников.

Наконец Демидин начал описывать свои открытия. Звягинцев слушал не перебивая и всё ещё улыбаясь, хотя его улыбка стала чуть более отрешённой. А Демидин тем временем распалялся, рассказывая о своих достижениях: о проникновении в тайны чужого сознания и о полётах.

Поглядывая на Звягинцева, Демидин не мог оценить его реакцию. Понимает ли он, насколько поразительно то, о чём ему сейчас рассказывают? Что он думает об открывающихся возможностях?

Ничего нельзя было угадать по сиятельному лицу Леонарда Борисовича, улыбка которого была несравненно загадочнее той, что прославила средневековую итальянскую женщину, а ведь Леонард Борисович не просто загадочно улыбался, но ещё и излучал видение неких перспектив, стратегическое мышление, начальственную справедливость, а если понадобится, то и строгость.

Демидина он слушал вполуха, думая о том, что пора найти кого-то, кто бы познакомил его с Ельциным, и о том, что страна катится в тартарары. А они здесь, в КГБ, всё ещё живут как в космосе и разрабатывают никому не нужные штучки-дрючки. Вот уж на кого ставить нельзя, так это на таких лунатиков. Хотя Лаков кажется человеком серьёзным.

Демидин тем временем перешёл к последнему опыту. Он показал пробитую книжку, раскрыв её на картинке с ведьмой с дырками вместо глаз, и увлечённо описал открывающиеся возможности.

– Считаю, – докладывал Демидин, – что психологическая оптика позволит проводить физическое устранение вражеского командного состава по фотографиям или телевизионному изображению. Кроме того, открываются новые перспективы в разведывательной деятельности.