– Поднимается село, что твоя опара, – заметил он, ничуть не показывая волнения.

Вскоре подошёл и Дуболом. Подтвердил – да, в селе неспокойно. Воевода вышел из комнаты и крикнул с лестницы:

– Эй, Никита! Тащи сюда этого… Дворника!

Хозяин упирался. Силищи в нём обнаружилось изрядно, и окажись на месте Никиты кто другой, ещё неизвестно чья бы взяла. Но не с княжим воином тягаться деревенскому богатырю. Никита схватил противника в охапку и как следует встряхнул. После чего тот стал сговорчивее и поднялся наверх уже собственными ногами. Заруба велел привязать хозяина к столбу, что стоял посреди большой комнаты, подпирая крышу, и со знанием дела принялся задавать вопросы. Куда послал подручного? Что творится на селе, и имеют ли к этому отношение монахи? Каждый вопрос сопровождался тычком внушительного воеводского кулака в не менее внушительное хозяйское брюхо. Сокол наблюдал за допросом, между делом растирая в ступке какое-то зелье. Рыжий, пустого насилия не любивший, встал на стражу к окну.

Хозяин, однако, ничего толком не говорил. Воевода свирепел, удары становились с каждым разом сильнее.

– Железом его надо пытать, – весело посоветовал Никита. – Тогда всё скажет.

Достав из печи ковш кипящей воды, Сокол замешал в нём какое-то снадобье. Никита, чтобы придать угрозам серьезность, сунул в печь подвернувшийся вертел. Хозяин слегка позеленел, но продолжал упорно отрицать злой умысел.

– Побойтесь бога, бояре, не знаю я ничего.

– Твоего бога не боюсь, со своим договорюсь, – ответил поговоркой Заруба и отвесил хозяину очередного тумака.

Тут вмешался Сокол.

– Отойди, Малк, – тихо молвил он. – Так ничего не добьёшься.

Воевода заскрипел зубами, запыхтел обиженно, но чародею место уступил.

– На-ка, мил человек, выпей отвара, – Сокол поднёс к губам хозяина глиняную миску с дымящимся варевом.

Хозяин позеленел ещё больше, решив, что его хотят или отравить или, что ещё хуже, околдовать. Мотнул головой – отпихнул посуду, чуть было не пролив содержимое.

– Пей, не помрёшь, – настаивал чародей.

Сообразив в чём дело, Заруба вытащил кинжал и приставил лезвие к горлу хозяина.

– Тебе, убогому, чего говорят? – прошипел воевода. – А ну пей!

Пересиливая себя, пленник глотнул раз, потом другой. Сморщился.

– Пей ещё, – сказал тихо Сокол.

Тот выпил. Глаза его помутнели, а из уголка губ потекла слюна.

– Теперь говори.

– Спрашивай, – безвольно согласился хозяин.

– Что случилось в селе? – по-прежнему не повышая голоса, задавал вопросы Сокол. – Куда ты отправил прислугу? Откуда про нас узнали? Что знаешь про княжича? Про монахов?

Набрав в грудь воздуха, хозяин начал рассказ. Начал издалека.

В прошлом году, зимой, на постоялом дворе остановился купчишка стародубский, следующий по Муромской дороге на торг в Городец Мещёрский. Ехал, понятно, не один – целый поезд купцов тогда собрался. Но в пути простыл, приболел да в Свищеве на несколько дней и задержался. Остальные ждать его не стали, утром уехали. Тогда и решил хозяин с друганами выпотрошить купчишку. Сначала, как это водится, за больным купцом ухаживали – не в селе же его грабить, в самом деле. Даже девку хозяин нанял, чтоб сидела с больным. А когда тот, поблагодарив и одарив хозяина с девкой, отправился дальше, его и встретили верстах в двух от села. Там овражек тёмный, лесом заросший, и дорога прямо через него идёт, а объехать то место невозможно – лес дремучий да болота кругом. На подъеме том возы с трудом идут, люди лошадям помогают. Испокон веку в овражке этом зипуна брали. И до конца веков брать будут. Очень уж удобен овражек для лихого дела.