Хоронили Мишку не как принято – с красными флагами, а с попом, с кадилами, с хоругвями. Его мать, тётя Франя, при выносе из хаты гроба громко рыдала, билась в истерике и, проклиная докторов, упала в обморок. Мужики поставили гроб на «газон» с открытыми бортами, устланный домоткаными дорожками. Медсестра, выделенная от райбольницы, привела в чувство убитую горем мать. Пришла пора трогаться, но опять заминка – никто из молодых не соглашается нести хоругви, а старшим, вроде, не положено… Пацаны за спины прячутся, старики их ищут, уговаривают, старухи истово шипят, пальцами в небо тычут, но ничего поделать не могут. Хотя к католику Брониславу никто из православных не подходил, он решительно сунул кепку за пазуху, взял в руки самый большой шест с перекладиной, на которой висела блестящая тряпка с бахромой, похожая на штаны только как бы для трёх ног, встал перед полуторкой. Следом за Бронькой церковные причиндалы разобрали друзья Мишки. Траурная процессия двинулась через центр мимо больницы, райисполкома, по улице Ленина и далее по окраине до самого цвынтаря.

Тогда пацанам, а больше всего Броньке, здорово досталось за помощь попам и соблюдение религиозных забобонов. Осудили в школе, но дома никто слова худого не проронил. Ванюше было жалко Мишку и его маму, он тоже шёл за гробом, в самом хвосте процессии и никак не мог понять, зачем Броньке нарывался на неприятности.

Странный у Ивана старший брат – больной на голову. Так и соседи говорят. После его отъезда, дед Махновецкий сказал, что туда ему и дорога, в Одессе с бандюгами цацкаться как в местечке не станут, быстро посадят. Бабушка Броня обидчиво ответила: «Ой, Махновецкий, лучше смотрите, чтоб вашего Гришку не посадили за спекуляцию». Как в воду глядела, через год Гришку с двумя молдаванами арестовали за изнасилование цыганки в Могилёве. Всех насильников посадили, а хата Махновецких загорелась тёмной ноябрьской ночью с подветренной стороны. Говорят от электричества, но люди думают, что от цыган. Ване Махновецких не жалко, пусть не болтают, что ни попадя.

Сложные мысли витали в голове подростка, одно ему было ясно – в жизни должен быть кто-то сильный, способный защитить и поддержать, как в детстве делал старший брат.

Глава 8.

МАРГОЛАНЫ

На Двадцать втором съезде, Коммунистическая партия СССР торжественно заявила – нынешнее поколение будет жить при коммунизме!

Рабочие и колхозники, трудовая интеллигенция, все как один встанем на выполнения программы построения коммунизма в Советской стране!

Товарищи колхозники, правильно сочетайте общественные и личные интересы!

Бронислав, без затруднений, не напрягая извилины, учился на заочном отделении техникума и параллельно в одиннадцатом классе вечерней школы рабочей молодёжи. Спешил доказать всем и друзьям, и недоброжелателям, что он, таки, не вор, а башковитый и целеустремлённый. Получив школьный аттестат, поступил в политех. После, как защитил диплома в техникуме, стал работать мастером механического цеха на заводе Январского восстания. И учился опять на заочном, но в институте.

Вероятно, с дури, а не от большого ума «упирался, как слепой конь в шахте». Это выражение Бронька услышал случайно, в трамвае от подвыпившего работяги, видимо, шахтёра. Фраза ему понравилось, и он вставлял её к месту и не к месту. Как бы то ни было, завод парню был по душе, нравились запахи горячей стружки, деловая суета цехов, рабочий класс, удовлетворяла зарплата. Платили вполне сносно, особенно много набегало в конце, да и в течение года не единожды подбрасывали то премию, то прогрессивку. На сберкнижке накопилась изрядная сумма, хватило бы на автомобиль, если бы кто помог, а так маловато, но на мотоцикл вполне, даже с остатком, только очередь большая. Выручил как всегда, Михаил Васильевич. Кое-кому позвонил, кое с кем посидел, велел принести характеристики и ходатайство от завода. С ходатайством профком заартачился, но начальник механического цеха Лев Борисович смог переубедить профсоюзных функционеров. «Такие кадры поощрять надо, тем более Бронислав Эрастович не на заводскую очередь покушается, он сам по себе… У него будущий тесть в облисполкоме». Это он конечно загнул, можно сказать, малость преувеличил. Отец Маргариты Георгий Константинович ни слухом, ни духом не ведал о страстях, разыгравшихся на заводе, но покупку одобрил, чего не скажешь о её маме Софье Павловне. Женщины существа чувственные, им бы только сокрушаться по любому поводу.