Если бы она поступила минутой позже, меня тут не было, а так… Не знаю, повезло ли ей оказаться в моих руках?

– Чеслав Александрович, ваша смена ведь закончилась, – щебечет дежурная медсестра Катя. – Бирюков уже на месте, я спрашивала. Я домой уйду… Вы, как хотите, я ассистировать не буду, потому что…

– Останьтесь, пожалуйста, – слабо протягивает кареглазая.

Дурацкая презентация до сих пор стоит перед глазами. Ее ушлепок-муж и дылда белобрысая… Кажется, подруга? У нее сейчас в душе чудовищный раздрай… Одиночество, бессилие, тоска… Я, как никто понимаю ее чувства.

В ее взгляде – пустота и мольба, проблески доверия. Она цепляется за хрупкую соломинку, способную удержать ее от пропасти – просит поддержки у кого-то знакомого, пусть и недавнего…

– Катя, иди. Кто из медсестер заступил в ночную? – забираю из ее рук карту.

– Валя, кажется.

У Даны не карие глаза – янтарные, как у тигра, а взгляд пристальный… даже сейчас, когда ей чертовски больно.

– Что чувствуете? Боль тянущая или опоясывающая, покажите, где конкретно болит?

– Я… Живот… Он весь болит. Еще бок, бедро, но там меньше, – сглатывает она.

Ее сегодня весь день обсуждали… Врачи, медсестры. Ирка из реанимации хихикала по углам, в красках рассказывай о красноречивой беседе между мужем Ермаковой и ее лучшей подругой. И никто, никто, понимайте, не остановил ее треп… Потому что это нормально так жить – врать и изменять, предавать… Мда.

– Вы меня хорошо слышите? Видите?

– Да, но гул в ушах есть… Что со мной, доктор?

– Сейчас я осмотрю вас. Сделаем УЗИ и решим дальнейшую тактику лечения.

– А вы… вы будете меня оперировать?

– Ну, вы же попросили меня остаться? – присаживаюсь на край кровати и смотрю на нее.

Жаль мне ее… Разбитую, потерянную.

– Мне нужно сообщить кому-то, что вы здесь?

– Н-нет…

– Хорошо, я поставлю вопрос по-другому: кто принесет вещи и посуду? Тапочки и зубную щетку, в конце концов?

– У меня есть кое-что в сумке…

Беру свои слова обратно – молодой врач скорой не идиот. У Ермаковой действительно аппендицит и разрыва селезенки. Оба диагноза друг с другом не связаны. Скорее всего, удар ускорил воспалительный процесс в аппендиксе. Если бы его не было, Дана обратилась в больницу чуть позже – завтра или послезавтра. А так…

– Подпишите согласие на оперативное вмешательство, – произношу я, вытирая руки полотенцем.

Медлить нельзя ни минуты. Ермакова потеряла много крови. Бледная, с синими губами, она мелко дрожит и стирает со лба пот. Еще и грязная вся…

– Чеслав Александрович, анализы по цито пришли, – вбегает в кабинет постовая медсестра (cito – срочные исследования, проводимые для экстренных пациентов. Примечание автора).

– Гемоглобин шестьдесят. Срочно операционную готовьте! Валя дежурит?

– Да.

– Дана Алексеевна, я прооперирую вас, – присаживаюсь и беру ее ледяную ладонь в свои руки.

Она уже с трудом говорит… Прикрывает глаза и тяжело дышит. Геморрагический шок нарастает с чудовищной скоростью.

– Снимите с больной одежду, везите в шестую операционную. Я пошел мыться! Ирина из реанимационного не ушла?

– Нет, она в ночь сегодня.

Ох, Дана, Дана… Твой ничтожный муженек, наверное и не знает, что случилось? Может, ты сама под машину решила броситься?

– Считайте до десяти, – чопорно произносит Ирина Васильевна. Поглядывает на Дану с пробудившимся сочувствием. Ермакова замолкает, досчитав до пяти. – Давление падает! Чеслав, у нее фибрилляция.

– Черт! Адреналин и амиодарон внутривенно. Приготовьте дефибриллятор.

Не умирай, Дана… Держись, кареглазая. Ну, не должно такое случаться в жизни, не должно!

Меня словно отбрасывает в прошлое… Я работаю как робот – перевязываю кровоточащие сосуды селезенки, удаляю орган, прогоняя давно минувшие события… Как наяву вижу погибшую в ДТП жену Леру – ее глаза за миг до смерти, окровавленные волосы, повисшие как плети руки.