— Ты сейчас пытаешься передать мне телепатический сигнал? — спрашиваю сухо.

— Нет, я просто думаю…

— Думай быстрее.

— Думаю, ты правда такой мудак, или это только кажется.

— Думаю, что тебе не кажется.

— Ты… ты ее… любишь? — вдруг выпаливает она.

Вопрос заставляет лицо окаменеть.

Я пьяный, но не настолько, чтобы обсуждать с какой-то борзой телкой свои гребаные сердечные дела. В своей жизни их я вообще ни с кем никогда не обсуждал, только с бабулей школьную любовь Варю из пятого “Б”.

— Кого “ее”? — Складываю на груди руки, прекрасно понимая, что она вломилась в мужской туалет не для того, чтобы говорить о какой-то левой “ней”.

— Аню… — произносит еле слышно.

Напрягаю челюсть, давая себе минуту на раздумья.

Она нервничает, и теперь я вдруг хочу узнать, что, твою мать, происходит?!

В последний раз, когда я видел ее подругу, она боялась садиться в мою машину. Она шарахается от меня, как от паяльника. Какого хрена теперь ей от меня надо?!

Блять…

Всю душу вымотала.

— Это она тебя прислала?

— Нет…

Разочарование есть, и на вкус оно горькое.

— Че те надо? — спрашиваю жестко.

На ее лице впечатляющая внутренняя борьба.

Такая, что я вдруг боюсь ее спугнуть.

Не шевелясь, просто застываю, вдруг понимая, что она не выйдет из этого туалета, пока я не получу ответ на свой вопрос.

18. Глава 18

Аня

Серый утренний свет пробивается через полузашторенное окно и не дает уснуть.

Обняв руками подушку, пялюсь в пространство бесконечно долго.

Я не хочу, чтобы этот день начинался, но за дверью слышу скрип половиц и шарканье дедовых тапок по полу. В утренней статичной тишине слышу даже, как чиркает по коробку спичка.

Перевернувшись на спину, смотрю в потолок.

В моем теле есть изменения. Я чувствую их. Чувствую себя так, будто в моем организме началась какая-то масштабная перестройка.

Тянущая боль внизу живота заставляет положить на него руку.

Виновник этого такой крошечный, что глядя на его снимок, я ничего не могу разобрать, но у него уже есть сердце.

Повернув голову, смотрю на часы.

Почти семь утра, а я по-прежнему в сомнениях и абсолютной чертовой потерянности. Мое настроение, как теннисный мячик — скачет то в стену, то в потолок, то еще черт знает куда. Кажется, я вообще его не контролирую. Вчера утром меня стошнило, и мне пришлось наврать деду с три короба. Если меня стошнит и сегодня, лучше застрелиться, чем смотреть ему в глаза.

Лучше умереть, чем смотреть в глаза Дубцову, потому что мне вдруг кажется, что я ворую что-то, принадлежащее ему. И если он об этом узнает…

От панического и нарастающего страха у меня потеют ладони.

— Ммм… — со стоном сбрасываю на пол ноги.

Кровать подо мной скрипит, и мне хочется рухнуть обратно.

Я никогда не была соней, а теперь отдираю себя от матраса каждое утро.

— Доброе утро… — бормочу, проходя мимо кухни.

— Доброе… — вторит мне дедов голос.

Прошмыгнув на цыпочках в ванную, закрываю дверь на замок.

Упираюсь ладонями в умывальник и жду.

Даю себе пять минут на то, чтобы понять, понравится мне сегодня запах яичницы, который ухватила носом, пока проходила мимо кухни, или не понравится.

Почему в природе все так несправедливо?!

Мужчина просто получает удовольствие, а женщина девять месяцев расхлебывает последствия!

Зло дернув ящик, достаю оттуда расческу.

Глядя в свое отражение, сглатываю застрявший в горле ком.

Сегодня среда. Я уже ненавижу этот день недели.

Расчесав волосы, собираю часть в пучок на макушке, остальные оставляю свободными. Они слишком короткие даже для приличного хвоста.

Внезапно мне все становится безразлично.

Моя прическа, моя учеба, мои перспективы…

Все становится тусклым и ненастоящим.