Перекрестившись, я бросила последний взгляд в зеркало и попыталась хоть немного усмирить непослушные волосы. Убедилась, что после любимого шоколада «Тоблерон» в зубах ничего не застряло, а носовые веснушки надежно спрятаны под толстым слоем тональника, который, впрочем, растает раньше, чем я доберусь до школы. Схватив рюкзак с телефоном, я выбежала из комнаты.

Спускаясь по лестнице, я слышала, как папа с Энни обсуждали новую мебель для дома.

– Ну, спасибо, – пробормотала я, обращаясь к тому самому Богу, о котором мне рассказывала бабушка, уверяя, что искренние молитвы обязательно будут услышаны. Брехня.

Когда мне было шесть, я попросила не забирать у меня Олли. Но единственного друга вырвали из моих рук и усыпили. Он умирал, потому что, оказывается, собаки тоже болеют раком, но я надеялась, что Бог смилостивится.

Когда мне исполнилось десять, я просила не отправлять папу работать в другую страну, но меня тоже никто не услышал.

А когда в прошлом году мне исполнилось пятнадцать, я умоляла Бога не допустить свадьбы папы с Энни. Но и тогда меня проигнорировали.

Вот так с годами вера в «чудесного» мужика на небесах постепенно таяла. И теперь я была готова послать его прямиком в ад. Может, там ему станет понятно, каково это – жить под таким пеклом, как на Майорке, где температура переваливала за сорок градусов?

Оказавшись на кухне, я подошла к отцу, надеясь, что он хотя бы на минуту отвлечется от своей новоиспеченной жены и обратит внимание на единственную дочь.

– О, милая, ты уже готова, – сказал он, целуя меня в макушку. – Присаживайся.

Стол буквально ломился от еды, будто у нас был праздничный ужин, а не ежеутренний завтрак. Я плюхнулась на единственный свободный стул между папой и Энни, бросив рюкзак на кафельный пол, и потянулась за тарелкой, стоявшей напротив. Что? Я подросток, которому отчаянно не хватает внимания отца.

– Ты готова к новому учебному году, дорогая? – мягко поинтересовалась Энни, улыбаясь папе и словно призывая его не обращать внимания на мое поведение.

Я быстро отправила в рот помидор и ломтик сыра, избегая необходимости отвечать на ее вопросы. Она, кажется, не поняла намек, или решила его проигнорировать.

– Это должно быть так волнительно: новая жизнь, друзья, перемены.

Волнительно? Это шутка такая? Меня вырвали из привычной жизни, где остались бабушка, друзья, школа, и забросили в чужую страну, где не было ничего, что могло бы согреть душу! Что в этом волнительного? Это катастрофа!

Когда я потянулась за следующей порцией сыра, папа слегка толкнул меня локтем, намекая, что ждет ответа. Я подняла глаза и сухо сказала:

– Нет.

Его это не устроило. Он снова толкнул меня, и, когда я недоумевая посмотрела на него, он также молчаливо ответил: «Будь вежливей, юная леди, иначе лишишься карманных денег».

У нас с отцом была особая связь, которую трудно описать словами. Она возникла в тот самый момент, когда я появилась на свет, и укреплялась с каждым годом. Возможно, на это повлиял тот факт, что мама ушла из жизниво время родов, оставив нас одних. Кроме бабушки Мерфи, которая поддерживала его, пока я росла, у нас почти никого не было. Отец был для меня самым близким человеком, и я не хотела делить его ни с кем другим.

Вы могли бы назвать меня эгоисткой, которая не желает своему отцу счастья, но это было бы неправдой. Конечно я хотела, чтобы он был счастлив. Просто боялась потерять того единственного человека, который по-настоящему меня понимал. А с появлением Энни, казалось, именно это и происходило.

С каждым днем папа от меня отдалялся. Наши совместные вечера становились реже, шутки больше не были чем-то личным, как и секреты, которыми он порой делился с Энни. Субботние ужины состояли из салатов и овощей, вместо пиццы, шоколада и газировки. К нашим поездкам в магазины и кинотеатры присоединилась женщина, заставлявшая меня делить с ней отца. И я ненавидела это. Не Энни, нет.