Тексты по архитектуре, когда у меня был к ним доступ, показывали прекрасные и вдохновляющие строения, совершенно недостижимые, потому что у нас не было предварительно напряженного бетона или конструкционной стали – да и вообще почти не было железа, потому что спутник не нашел никаких рудных месторождений. У нас были только кирпичи и дерево, но я пыталась выяснить, что именно достижимо и можно использовать, и вот теперь мое первое здание распадалось прямо вокруг меня, потому что люди, не изучавшие архитектуру, решили, что им лучше знать.

Вера тревожилась на протяжении всего урагана, собирала команды для подтирания протечек и приготовления еды. Хуже всего было по ночам. Свет гасили рано, потому что родителям хотелось спать, но спали они плохо, просыпаясь при каждом шуме, каждом раскате грома, снова и снова плелись в центр даров и храпели громче ревущего ветра, а потом свет рано зажигался после того, как они прекращали изображать то, что считалось сном. Мне не давали заснуть, так что я стала вести себя как они – рассеянно, раздражительно и забывчиво, хронически не высыпаясь: дни и ночи казались слишком короткими родителям, которые появились на свет на Земле. Мне хотелось оказаться где-нибудь подальше.

Как только ураган унялся, – через два дня после того, как сорвало крышу, – я выскользнула из сырого и провонявшего погреба – наконец-то! – вместе с еще несколькими детьми. Я пошла к озеру с Джулианом, и высоким худым Алешей (они оба были охотниками), и с Даниэлем – он рыбачил, и ему было почти тридцать лет. Мы хотели проверить, в каком состоянии лодки и что вынесло на берег. Дождь все еще был сильным, а тучи – низкими и темными. Мы кутались в пончо из пухового ацетата, а вот ноги у нас промокли. Повсюду были лужи и ручейки. Все, мимо чего мы проходили, было повреждено: здания, оросительные каналы, обработанные поля – а когда выглянет солнце, все будет выглядеть еще хуже. Даже в зарослях снежной лианы упало несколько осин, хотя сами заросли остались крепкими на зависть.

Река, протекавшая через дружественные заросли, разлилась. Озеро разлилось тоже: между линией деревьев и водой оставалась только узкая полоска песка. Волны с белыми барашками стали грязно-коричневыми из-за смытой в воду почвы. Дождь стучал по поверхности воды и делал ее тусклой, как тучи. Лодки мы вытащили за линию деревьев и крепко привязали.

Даниэль, вечно беспокойный, проверил лодки.

– Выглядят хорошо, – сказал он с облегчением.

Я проверила плетеные верши, сложенные под лодками. Они тоже выглядели нормально.

Я вышла на берег ради прутьев. Я была корзинщицей. После ураганов на берег выбрасывало свежий тростник и лианы, принесенные разлившимися реками. Как правило, попадались и мертвые озерные натаны – плавучие растения, которые при сушке давали шелковистые мягкие волокна. А еще я надеялась, что тут будет плавать хоть одно стропило от крыши – тогда можно было бы хоть спасти гвозди. Джулиан с Алешей нашли раненого фиппольва. Я отвернулась, когда они вытащили свои ножи и оборвали его плач. Мяса будет много – жесткого и совсем не такого вкусного, как у оленей и крабов, но еды будет в достатке.

Я заметила странные пятна красок в ковре веток, вынесенных на берег. Подойдя ближе, я увидела радужные кусочки стеблей и прутьев. Однако в этой циновке могла ехать голодная ящерица или что-то похуже, и потому я пошевелила куски палкой. Радуги в палец шириной на прутьях перемежались черными ободками, они были потерты и поцарапаны, но все еще оставались красивыми, и я могла бы сплести из них нечто необычное. Я собрала их как можно больше и запихнула в мешок. Хотелось надеяться, что дальше по берегу можно будет набрать еще таких же.