Никита. Лучше вечером сидеть дома. Так вас драка с мужем не помирила?

Белокурая. Наоборот. Подвела жирную черту… Я, правда, вдруг рассопливилась, прожурчала ему в телефон о вечной любви. Сейчас самой противно…

Никита. Не спешила бы с разводом. Как говорили у нас на войне: не торопись, а то успеешь.

Белокурая. Почему?

Никита. Это ценность, это тыл.

Белокурая. Я в ценностях лучше секу, у меня уже третий штамп в паспорте…

Никита. А у тебя в памяти твои мужчины остаются?

Белокурая. Остаются, но не списком. А выборочно. Прости, меня зовут поговорить.

Никуда не звали. Просто вдруг нестерпимо захотелось побыть совсем одной. Да и колено воспалялось и ныло. Что-то наврала главному, приехала домой, села к телевизору и начала смотреть все подряд.

…Утром категорически не хотелось просыпаться. Потом не хотелось варить кофе. Потом вообще ничего не хотелось. Но возможности выпасть в депрессию не было, и Елена позвонила Карцевой.

– Найдите на меня, пожалуйста, хоть полчасика. У меня полный обвал. Все ровно так, как вы сказали, и нет времени выходить из этого самостоятельно… – взмолилась она.

– Ясно… Приезжайте в половине третьего. Только у меня будет всего сорок минут! – сказала Карцева.

– Спасибо огромное!

– А пока примите ванну, сделайте маску, приготовьте что-нибудь вкусное. Короче, обласкайте себя, – посоветовала Карцева.

Елена честно легла в ванну, насыпав туда ароматной соли, намазала на лицо йогурт, но… все раздражало. И это не помогло. Хотелось плакать и бить носуду.

До половины третьего была уйма времени, и, отпросившись с работы, она начала расхаживать по улице, заходить во все подряд магазины, покупать и листать желтые газеты, гладить бродячих собак…

Когда заходила к Карцевой, было уже легче.

Кабинет показался совсем родным, и прежнее то небрежное, то раздраженное отношение к хозяйке сменилось потребительским – «сейчас она все как-нибудь устроит». Елена увидела в прошлый раз, что Карцева мастерски выпотрошила их отношения с Каравановым, и задним числом оценила ее профессионализм.

– Какие новости? – спросила Карцева и открыла тетрадь, в которой делала пометки во время визита к ним домой.

– Никаких… мы разводимся, – выдохнула Елена.

– А почему вы сказали «никаких»?

– Не знаю. Может, в том смысле, что это уже не вызывает у меня никаких ощущений… Как будто меня накрыли подушкой, – призналась Елена. – С одной стороны, кажется, что Караванов такой беспомощный… что он пропадет без меня. С другой – что появилась счастливая возможность избавиться от него. Словно мне его поручили, я его тащила, и вдруг все отвернулись, и я могу сбежать, и никто не видит, что я его бросила…

– Его затянувшаяся беспомощность связана с дефицитом заботы в детстве. И то, что он решился преодолеть эту проблему, как раз говорит о его попытке стать взрослым. Он не пропадет без вас, поскольку первый раз решился поискать опору в самом себе…

Стало обидно, что Карцева, вместо того чтобы утешать, оправдывает Караванова.

– То есть он подрос, а мне теперь из-за этого менять всю жизнь? – возмущенно спросила она.

– Вы сказали о нем так, словно это ваш пудель, вступивший в возраст полового ажиотажа. И сейчас удобней его кастрировать или отдать в собачий питомник… – нахмурилась Карцева.

– Пожалуй. – Елене стало очень неприятно, что ее поймали на пофигизме по отношению к мужу.

– Вы сами помогли ему подрасти. Он в детстве недополучил заботы. Видимо, родители в недостаточной степени отзывались на его радости, удовольствия, на проявления его собственной индивидуальности, на его разочарования собственными неудачами и ограниченными возможностями…