Вот это да. –Вступила в дискуссию Марфа. – мы ее кормили, одевали. Кров над головой дали, а она еще и нос задрала.

Да дочь же она вам или сироту вы воспитывали. – Федор Федорович сел на скамеечку возле печки и снова стал, что –то строгать

Петр онемел от такого высказывания отца, потом махнул рукой и ушел. В глубине души он был согласен с отцом, но те глубины души заросли, так что ни одной косой нельзя было добраться, в этой глубине застряли и любовь к Диане, к дочери и совесть. Все то, что было на поверхности, была неизгладимая ненависть к Диане, за то, что она загубила его жизнь, сделала его калекой и отравила его душу, ненависть к дочери, сумевшей найти свое счастье и жалость к себе, такому бедному и несчастному, которому пришлось жить с нелюбимой женой, Петру пришлось жить не той жизнью, которой он хотел, а которую ему навязали и сейчас он сидел в кабаке перед шкаликом с водкой и, смотря на нее мутными, пьяными глазами запивал свое горе, но чем больше он пил, тем больше становилось на душе муторно и больно, чем больше становилось муторно, тем больше хотелось сделать, что ни будь такое, что бы все рушилось и билось, что бы это хоть как- то избавило его от этой муторной и темной сути, он обвел глазами кабак и тут увидел Трофима, маленького тщедушного мужичка, всегда копавшегося на своем маленьком огородике. Что бы прокормить своих десятерых детишек, всегда уходившим на заработки, а приходившим обратно и встречали его с новым сюрпризом очередным ребенком.