Тогда же весной в детском саду со мной произошел досадный казус. Мне уже исполнилось 7 лет. На улице я захотела в туалет. Терпела, а потом, когда сил уже не было, попросилась в группу. Воспитательница не пустила. Я бегом за веранду. Но не успела и часть колготок стали мокрыми.

В раздевалке я запихнула их поглубже в сушильный шкаф, трусики постирала и положила на батарею. Но фокус не прошел. Пока мы сидели в игровой на стульчиках, ждали обед, вошел воспитатель. В поднятой руке у нее, как красный флаг, развивались мои обоссанные колготки.

– Это чьи?

Тишина в группе.

– Это чьи колготы? – еще громче спросила она, и посмотрела прямо на мои голые ноги в сандалиях. Лицо мое вспыхнуло. Я вся сжалась. Врать я не умела.

– Мои, – выдавила я.

Все сразу засмеялись, стали дразнить и дергать подол платья. Под ним ничего не было. Мне хотелось умереть на месте.

Наступило лето и по традиции нас с братом и Анюту отправили в деревню с бабушкой Ниной и Бабулей. Сельцо было родиной Бабули. Маленькая деревенька на двух холмах с прудом посередине. За ней бежала речушка Нищенка.

Быстрая и холодная, она стремительно несла свои прозрачные воды. Переходишь вброд, по щиколотку в студеных струях, и виден каждый камушек. Кое-где были запруды и маленькие водопады. А в некоторых местах речка разливалась в темные и глубокие бочаги.

В этих бочагах стояла рыба, и мальчишки чуть ли не руками могли запросто вытащить зазевавшегося голавля или спрятавшегося в норе налима. Возвращаясь из леса, вспотевшие и усталые, мы окунались в эти, почти круглые, озерца. В них вливалась и бежала дальше, журча и звеня, речка Нищенка.

В деревне было раздолье. Мы бегали на речку, ходили за земляникой, купались в пруду, который был виден из окна. Родители приезжали по выходным. Весь вечер пятницы мы ждали их. Иногда забирались на дуб возле дома, откуда просматривалось все поле. За ним, возле пионерского лагеря «Березки» кончался асфальт, и начиналась вездеходка.

Это была широкая глинистая дорога, на которой проходили испытания танки и вездеходы. Недалеко была расположена военная часть. В сухую погоду глина разбивалась специальной техникой, чтобы не было комков. Какое удовольствие шлепать по ней, погружая босые ноги в теплую нежную шелковую пыль. Но зато, если был дождь, то всё, не проедешь. Машины могли увязнуть в глине, поэтому их оставляли у лагеря. Тогда мы бежали через поле навстречу. И дух захватывало от радостного предвкушения встречи.

Родители привозили продукты и разные вещи. Единственным вожделенным лакомством были бананы. Но привозили их зелеными и складывали в валенки на печку. Дозревать. Ожидание скрашивалось ежедневным посещением заморского фрукта на лежанке и проверкой «а вдруг дошли».

Но в это лето бегать встречать папу или дядю Колю сил не было. Почти сразу я заболела. Простуда перешла в ангину, ангина в стоматит. Приехала баба Лёля. (В семье, на самом деле, Любу звали Лёлей. Так назвали ее еще в детстве. И мы ее звали именно так – баба Лёля.) Она меня осмотрела, послушала. Стали решать забрать меня в Москву или оставить на свежем воздухе. В Москве, понятно, за мной следить было не кому. Да и действительно, в деревне все лучше, чем в квартире одной сидеть. На том и порешили. Оставила мне баба Лёля таблетки и уехала. Почему не сработало ее профессиональное чутье, которое всегда ее выручало, не знаю.

В скором времени я перестала есть. То есть, аппетит-то был, но стоило мне съесть хоть что-то – кашу, суп или сушку – не важно, – начинались жуткие боли в животе и боках. Даже ржаные сухарики с солью, которые Бабуля сушила в печке, вызывали приступ.