Теперь по вечерам она читала учебники и разнообразные книги о животных, взятые в библиотеке, все более успешно сосредотачиваясь. В книгах она пропадала так же, как когда-то на подоконнике перед заоконным пейзажем.

– Ты представляешь, папочка, муравьи-загонщики на своем пути совершенно, ну просто совсем-совсем все уничтожают. Они могут пожрать даже маленьких крысят, вот почему, оказывается, крысы в тропиках не живут! Всего-то из-за муравьев. И ведь этого никто не знает… Или только я одна такая в жизни отключенно-аварийная? – Стоя на локтях и коленях на диване, Маша снова утыкала нос в книгу.

В кулинарном техникуме речь больше не заводилась, Владимир Иванович по-прежнему надеялся, что дочь останется работать в храме, чего теперь ему еще больше хотелось. Он понимал, его девочка, даже читающая и выписывающая что-то в свои тетради, как и прежде остается словно не от мира сего.

– Пап! – В широкой рубахе поверх узких бриджей Маша вставала, потягивалась и превращалась в прямоугольник с торчащими в разные стороны тощими конечностями и всклокоченной головой. – Ты когда-нибудь задумывался, дышит цыпленок в яйце или нет? А ведь он дышит, дышит!!!

– Мне думается, дышит, – отец с нежностью и неизбывной тревогой смотрел на дочь. – Ведь ребенок в утробе матери дышит тоже…

– Да, да! – Снова на локти и колени и, уже погружаясь в чтение, Маша договаривала едва слышно. – Но ведь тут какая обшивка, вот я и не думала никогда, не думала никогда… ни о чем… дурилка ливерная…

– Не говори о себе плохих слов, доченька, – в сотый раз уговаривал отец, и ради него Маша отвлекалась еще на миг.

– А это и не плохо вовсе, я же колбаса яичная, ливер высшего качества!

Отец призывал Богородицу и молил заступничества о своем ребенке, просил женского счастья дочери у святых покровителей семьи Иоакима и Анны и тяжко вздыхал по ночам, когда Маша уже спала. Закрыв глаза, Владимир Иванович все твердил свои молитвы, но покоя его душа не обретала.

Ему хотелось бы больной вопрос оставить на Божье попечение и дальше жить спокойно, дескать, Господь усмотрит, но и этого не удавалось тоже. Теперь, когда на исповеди в храме кто-то делился с ним своей тайной тревогой, и он советовал прихожанину не думать о проблеме, а вручить ее Господу, Владимир Иванович вспоминал о Маше и о том, что сам он последовать мудрости не в силах. После этих случаев он уставал особенно и, когда исповедь заканчивалась, еле из храма шел. Ему хотелось тишины и уединения, он бы припал к лику Божьей матери и так бы стоял долго, но сан требовал сдержанности, Владимир Иванович обуздывал себя.

В один из осенних вечеров Маша в храме дожидалась отца после всенощной.

– А что бы ты сказал, если бы я пошла учиться на медсестру? А, пап? – Спускаясь в метро и держа отца под руку, задала Маша неожиданный вопрос, и в ближайший свободный день Владимир Иванович отвез дочь в небольшой приход на окраине – к знакомому священнику, с которым они когда-то вместе учились в семинарии.

– Там настоятель учредил очень хороший почин, Машуня, – сказал накануне Владимир Иванович. – Молоденьких девочек готовят в сестры милосердия. Они потом будут, конечно, в медучилище поступать, а пока с ними ведут специальные беседы, духовное чтенье, чтобы выработать у них правильных подход к больным и к своему служенью. С девочками серьезно занимаются и по предметам, это может быть очень полезной подготовкой для тебя.

Но Маша в этом приходе не задержалась. Буквально через несколько дней она на занятия не поехала.

– Я проспала разбудильник, пап! И так крупнопланово продрыхла, что идти уже было даже глупо, ну и стала спать дальше.