От наступившего дня он ничего позитивного не ожидал.

С трудом пробираясь между плотно поставленных машин при выезде из дворов, Павел поуспокоился. Он ехал на работу и минорно размышлял. Чем больше проходило времени, тем очевиднее становилось, насколько болезнь жены выбила его из колеи. Полтора года, а ему все не удавалось прийти в себя, найти хоть какую-то внутреннюю опору, раз внешние отказывались служить.

Не оценивать себя, так жить он не умел, ему просто необходимо было понимать причины своих поступков, подоплеку каждого выбора, каждого внутреннего порыва. На новой планете, куда перенеслась его семья после Машиной комы, ему прижиться не удавалось. Все то, что он строил в себе от молодых ногтей, те самые необходимые ему объяснения себя, которые он сформулировал когда-то и расставил подобно верстовым столбам, теперь не показывали направления дорог. В жизнь его вселился безнадежный автоматизм, Павел больше не понимал, кто он такой, разрываясь между болью, называемой «Маша», жалостью к себе, необходимостью выжить и тоской по тому времени, которого не вернуть.

Ему необходимо было что-то найти внутри себя, узаконить эту невыносимую качку, рядом с которой все его прошлые «вилки» казались детскими качелями в безопасных родительских руках.

– Мам, как ты считаешь? – разговорился он как-то давно, еще готовясь к диплому. – Я аккуратен, надежен, вынослив, терпелив, неконфликтен. Разве этого мало? – Павел имел в виду возможности удачной карьеры, но в ответ получил больше ожидаемого.

– Это много, Паша, у тебя вообще замечательный характер и большие способности! Ты непременно будешь успешен в работе и личной жизни! – Нина Дмитриевна посмотрела горделиво, ответила возвышенно, и Павел с пониманием ей кивнул.

Еще тогда он раскладывал по полочкам все конструктивное, что находил в своей натуре, и оставался вполне доволен тем, что у природы получилось. В свое время ему хотелось кое-что в характере улучшить, и он испробовал на себе некоторые нашумевшие психологические техники, со всей скрупулезностью к этому вопросу подошел. Ничего из затеи не вышло, однако Павел обеспокоился не настолько, чтобы впасть в депрессию от невыполнимости задачи. Люди не меняются, в этом его с тех пор переубедить стало невозможно. Он считал теперь, что со временем умные научаются скрывать те свои черты, с которыми в социуме неудобно выживать. Они контролируют себя, как это делают и прочие самокритичные люди. А дураки, ну что ж. Дураки народ счастливый. Их в себе ничто не беспокоит.

В ту пору Павлу нравилось думать, что, доведись ему познакомиться со своим прототипом, он моментально определил бы его специальность.

– Только профессиональный психолог может так помпезно рассуждать о человеческих проблемах, так отлично понимать собственные, и быть настолько неспособным себе помочь, – сообщил он однажды зеркалу и подавил желание оглянутся по сторонам.

Он взвинчивался, сталкиваясь лоб в лоб с очередной жизненной задачей, которая казалась неразрешимой, и, несмотря на негативный опыт работы с самим собой, вновь испытывал желание «сдаться» практикующему коллеге. Однажды даже позвонил знакомому под предлогом, что психоаналитика ищет кто-то из друзей.

– Все эти новомодные практики, трансформации личности дают, конечно, некоторое утешение, снимают стресс. Все же я полагаю, надеяться на глобальные перемены личности смешно. Хотя почему не помочь человеку, если он в это верит? – так, получив адрес, которым никогда не воспользовался, Павел разговор со знакомым завершил.