По Летней школе Сёму почти никто из наших не запомнил. Или не захотел вспомнить, каким образом он прошёл перед сентябрем дополнительное собеседование в актовом зале КЮТа, где сообщали, кто остается учиться в ФМШ, кто уезжает домой.

О конкурсном отборе претендентов в ученики, юных абитуриентах – отдельный рассказ.

Пока что про Сёму. Его короткая история в «Академе» – своеобразная, карикатурная метафора нашей школьной жизни, через которую, как в кривом зеркале отразились некоторые судьбы одноклассников и «одношкольников», особенно тех, кого исключили после первого семестра и зимних экзаменов или после восьмого класса по разным причинам, не только за неуспеваемость.

Письма с просьбой об уточнениях, замечаниях, пожеланиях были написаны многим. Не многие откликнулись, ссылаясь на занятость.

Особая благодарность – Юрику Ажичакову, Андрею Чигрину, Сергею Гурину за полезные поправки, дополнения и развернутые электронные послания. Надеюсь, в продолжении данной экспериментальной повести в «письмах» эти записи найдут должное место в текстах.

Пока же, не обессудьте, друзья, досужим домыслам и фантазиям «собирателя историй». Ничего не помешает дополнить сие писание следующим «Письмом про…», уточняющим, что и как было на самом деле.

Учились в ФМШ не по четвертям, как в обычной средней школе, а полугодиями, семестрами. Сёму, повторюсь, мало кто запомнил по первому, самому тяжёлому семестру восьмого класса.

Это было суровое испытание – семестр привыкания к усиленной, сложной программе обучения ФМШ, по сравнению с занудной «долбёжкой» материала, заученного учителями, так себе, средней общеобразовательной школы. Это была пора впервые осознанного, полного самоконтроля, когда ученик решал сам: учиться или «сачковать», выполнять или списывать у друзей домашнее задание. Когда волен был гулять по «Академу» до одиннадцати вечера, но должен был успеть вернуться к «отбою» и не получать за нарушение дисциплины нагоняи и выговора, за которые позже исключали из школы.

Насколько мне удалось его узнать, Сёма не был тихоней, но был «тихушником», казалось бы, ничем непримечательной личностью в потёртом, драном, чёрном пальто с рукавами в бахроме растерзанных ниточек.

Мне он врезался в память при первой же встрече диким выкриком-приветствием в полутёмном, длиннющем коридоре общежития.

– Зиг хай! – гаркнул незнакомый мальчуган, возникнув чёрной тенью в тёмном проёме двери комнатного блока четвертого этажа общежития.

В одном блоке, с коридорчиком, «умывалкой» и туалетом, – было по две комнаты, для проживания двух и трёх учеников.

Выкрик обошёлся без вскинутой руки незнакомца. От неожиданности у меня неприятно ёкнуло сердечко. Хотя в драку в детстве бросались мы довольно смело и безрассудно.

– Дедушка у тебя фашист? – мрачно пошутил я.

– Немец, – пояснил незнакомец. – С Приволжска.

В 1971 году не принято было высказывать знание немецкого языка таким диким, «громким» образом. У многих деды и отцы воевали и погибли во Второй мировой, Отечественной и даже Первой мировой войне.

Сёме эти выкрики прощали. Но не все.

Режиссер Лиознова снимет знаменитый телефильм про Штирлица, про «Семнадцать мгновений…» позже, через два года, в 1973 году. Актёра Тихонова в роли штандартен-фюрера будут обожать не только девчонки и мамы. Полюбят актёра Броневого в роли гестаповца Мюллера, Визбора в роли Бормана.

Странную выходку Сёмы я тогда не оценил.

– Зачем так орать? Как зовут?

– Сёма, – откозырял он. – Обер – лейтенант.

– Прям обер и прям лейтенант?

– Прям – прям, – мрачно отшутился незнакомец. – Можно просто, – Обер.