Семь жизней одного меня. Юность Геннадий Кумохин

Только надо ль жалеть эту нервную блажь,

Этот стон, эту песнь, этот май?

И ранимость, как горлинку с рук своих,

Отвращение к пошлости до тошноты.

И струною натянутой – только тронь,

Предвкушение вечности, вечную новь?

То, что прожито – прожито. Было – прошло.

Память к прошлому классною черной доской.

Кто-то маленький – маленький белым мелком

Там рисует каракули … ни о чем.

На пристани

В то утро меня разбудил плеск воды.

Странные непривычные ощущения: аромат пресной воды, смешанный с запахом просмоленного дерева, резкая прохлада утреннего воздуха, едва уловимое покачивание, какое бывает, когда под ногами отсутствует твердая поверхность, и солнечный свет сквозь оконные шторки дебаркадера.

Я открыл глаза и сразу все вспомнил: последний вечерний рейс «Ракеты» – корабля на подводных крыльях и надпись на причале «Мисто Хрущов». Уже темнело, а мы стояли, как неприкаянные, с чемоданами, сумками и не знали, куда податься.

Выручила мама. Она вступила в переговоры с дежурной – толстой теткой в синем халате и красной повязкой на рукаве.

Та вошла в наше положение:

– Ой, лишенько, та куди ж ви з двома дитинами на ничь глядючи? А що, никого знайомих нема?

– Нет, совершенно никого, – заверила мама и принялась рассказывать, что месяц назад она проплывала на «Ракете» по Днепру, увидела этот город и моментально в него влюбилась. Рассказ, видимо, впечатлил дежурную, и нам разрешили переночевать на дебаркадере.

Все еще спали, и у меня было немного времени, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам. Я натянул тонкое байковое одеяльце и снова зажмурился.

Итак, для всей нашей семьи начиналась новая жизнь.

Для моих родителей. Для моей десятилетней сестры. И для меня – четырнадцатилетнего подростка. Трое из нас уже никогда отсюда не уедут.

И только я окончу школу, поеду поступать в институт и уже надолго здесь не задержусь. Но годы, прожитые здесь – это незабываемые годы моей юности.

Три года назад на Днепре была сдана в эксплуатацию Кременчугская ГЭС, а на берегу Кременчугского водохранилища построен небольшой городок.

Когда заполнялось водохранилище, под водой оказались самые плодородные земли, десятки сел и находящийся поблизости город – Новогеоргиевск. Однако природа не преминула отомстить за такое насилие. Как и во всех подобного рода водохранилищах, летом вода в них становилась сине-зеленой от одноименных водорослей и весьма дурно пахла. Для желающих искупаться оставалось надеяться только на благоприятный ветер, который мог отнести от берега этот жуткий кисель.

Новый город строился на холмах, протянувшихся цепочкой, то опускаясь, то поднимаясь вдоль рукотворного моря.

Ближайший к ГЭС район назывался «Верх».

В отличие от «Низа», который образовался из старого казацкого села Табурищи и был действительно гораздо ниже части нового города на холме. Дальше по холму располагался парк с высаженными соснами и вольно растущими белыми акациями.

А за ним другой район – «Спецстрой». Здесь предполагалось строить корпуса специального металлургического завода – отсюда и название.

А дальше через большой пустырь располагался еще один район, который назывался «Новый город», хотя он состоял, в основном, так же, как и «Низ», из одноэтажных домов, и на город походил мало.

От пристани до улицы Ленина, как было принято в то время, центральной, было рукой подать. Кроме Дворца Культуры, тогда еще не достроенного, и здания Райсовета, все дома были, как под линеечку, трех и четырехэтажные, сложенные из светлого силикатного кирпича, так что с моря город действительно выглядел белым.

Этому городу с самого начала была предназначена счастливая судьба. Кем предназначена? Страной, которая его создавала.

И так оно и было, по крайней мере, до тех пор, пока существовала сама страна – Советский Союз. Гидроэлектростанция давала дешевую энергию, бывшие строители ГЭС и их дети, и дети их детей должны были стать квалифицированными кадрами.

Страна на десятилетия запланировала работу нового энергоемкого производства. Строить его начали сразу после открытия города – на Спецстрое. И назвали его «Завод чистых металлов». Точнее, на Спецстрое открыли только один цех. А потом построили новые корпуса завода в километрах пяти от города на Ревовке – все-таки производство здесь было вредным. Зато и платили рабочим не только за показатели, но и за вредность – много, как тогда казалось.

Впереди его ожидали, по крайней мере, двадцать пять «тучных лет».

Мы едва подошли к ближайшему гастроному, как увидели толпу людей, возбужденно жестикулирующих и разглядывающих что-то в этом же доме. Там на третьем этаже свесился с балкона крохотный мальчуган. Тельце его почти провалилось наружу и дергалось как у марионетки, и только голова не пролезала сквозь узкую решетку. Пока мы ужасались вместе со всеми, ситуация успела благополучно разрешиться: какой-то мужчина появился на балконе и вытащил малыша из западни.

С такого сюрреалистического сюжета и началась наша жизнь на новом месте.

Новая школа

– Солидный фраер, – сказал плотный прыщавый юноша, мой новый одноклассник, и я даже оглянулся, кого это он имеет в виду.

Оказалось, меня. Это была неправда. Какой же я «солидный» – худенький, еще низкорослый, с вечно вспыхивающим от смущения лицом?

Я стою вполоборота рядом с окном, не в силах оторваться от потрясающей картины, которая из него видна: внизу почти до самого горизонта простиралась голубая вода. Изогнутая полоска бетонного волнолома да едва виднеющийся вдали на горе неведомый полупрозрачный город совсем не портили этот вид.

– Что это за город там, на горе? – спросил я у стоящей рядом со мной полноватой высокой девушки.

– Это Градижск, – небрежно ответила она.

– Шуба, Мира идет,– раздался чей-то голос.

– Знакомьтесь, ребята, это наш новый ученик. Он почти отличник, – громко произнесла появившаяся в двери учительница, наш классный руководитель, Мира Израилевна, красивая брюнетка, со слегка пробивающейся сединой.

– Пусть идет ко мне, раз он отличник, – махнул рукой крепкий черноволосый парень с низким лбом.

– У меня по русскому четверка, – уточнил я, усаживаясь за предпоследнюю парту и внутренне ликуя: неужели теперь я буду видеть эту воду и гору каждый день?

Школа была новая, как и все здания в том городе, сложенная из белого силикатного кирпича, трехэтажная, по всей видимости, типовая. В ней было все, что нужно для обучения: и просторные классы, и спортзал, и актовый зал, и небольшой школьный стадион, обнесенный, как и все, что принадлежало школе, невысоким металлическим забором.

Но главным ее достоинством был, как мне казалось, изумительный вид из окон нашего класса, открывавшийся на Кременчугское водохранилище, которое мы иначе как море и не называли.

Наш класс был, по совместительству, еще кабинетом ботаники и анатомии, о чем свидетельствовали многочисленные кадки растений на подоконниках и гербарии, и муляжи скелетов за стеклянными стенками шкафов, стоящих вдоль двух стен.

Мои новые одноклассники жили, в основном, в двух частях городка. На Верху жили дети строителей ГЭС и были, как правило, приезжими. Их родители первыми получили квартиры в новых домах, привезли сюда семьи, обжились.

Затем некоторые из них уехали строить Киевскую, а потом Каневскую ГЭС, а их дети остались здесь учиться. Ребятам приходилось вести самостоятельную, почти взрослую жизнь.

Другие жили в Табурищах. Это были потомки казаков, их родители не только строили ГЭС, но и вели личные хозяйства с огородами, фруктовыми садами и домашней живностью. Их дети, разумеется, уже на равных участвовали в домашних делах.

Я чувствовал, насколько многие мои одноклассники по своему жизненному опыту были старше меня.

Было одно весьма таинственное занятие, которое объединяло некоторых из этих ребят. То один, то другой приходил в школу сонным, и тогда его подталкивали и, полушутя, спрашивали:

– Сколько?

–– Пять (а иногда семь или восемь) – следовал ответ.

Позже я узнал, что ребята по ночам ходили браконьерить на ГЭС, что было весьма рискованным занятием, а рыбу сдавали задешево какой-то старухе-перекупщице.

Еще одно приятное отличие здешней школы от моей школы в Закарпатье – здесь все учились в одну смену. Поэтому занятия начинались не очень рано, как мне помнится, часов около одиннадцати.

Мои родители сняли для нас жилье на обочине Табурищ. Поэтому в школу мне приходилось идти сначала по сельским улицам, а потом через парк. Сразу после приезда эти переходы мне очень нравились.

У нас было два маршрута для прохода по парку. Один, более длинный, предполагал проход по тропинке в глубине парка с постепенным подъемом по овражку почти перед самой школой. Другой маршрут обходил парк почти стороной, но по нему нужно было преодолевать крутой подъем в горку, буквально нависающую над домом еще одного моего одноклассника – Вити Нестеренко, смуглого, похожего на цыганчонка.

Пока не опала листва, я неизменно выбирал маршрут подлиннее. Как приятно было шуршать желтыми листьями, образующими на дне оврага глубокие скопления, мягкие, как перины.

Вечером, разумеется, я предпочитал другой маршрут.

Когда выпал снег и на горке его изрядно укатали, выбор стал не таким однозначным: либо выбираться по оврагу иногда по плохо протоптанной тропинке, либо карабкаться по крутому склону обледеневшей горки.