–Ты голодна? Или, может, хочешь пить?

–Нет, спасибо.

–В пансионе госпожи Верне для тебя приготовлена специальная комната – на северной стороне с плотными портьерами. Ты можешь поспать там сразу по приезде.

–Постараюсь.

Водитель был грек, но прекрасно изъяснялся по-английски, потому всю дорогу подвергался расспросам отца: кто-де здесь живет, кто отдыхает, из каких стран…

–Много откуда приезжают,– уклончиво отвечал грек, – тут очень тихо; все люди очень добрые – оставляют щедрые чаевые.

Мать курила в окошко, а девушка продолжала глядеть по сторонам. К слову, её звали Антония.

Пансионат был довольно большим: белый двухэтажный дом, очень длинный, в виде этакой буквы «П». Госпожа Верне была не единственной обладательницей пансионата – вся её семья владела несколькими такими домиками на побережье. Кстати, эта милая неторопливая женщина вышла их встречать, осыпала любезностями, и спросила с особой заискивающей ноткой, «не желает ли мадмуазель идти в свою особую комнату».

Само собой, добавила хозяйка, швейцар унесёт чемоданы. Им так повезло, сейчас здесь отдыхает столько интересных людей! Так что?

–Avec plaisire, – чуть улыбнувшись, отозвалась Антония и последовала за швейцаром.

Здесь в полумраке ореховой спальни она перво-наперво разобрала свои вещи. Потом – душ. Антония подставила лицо под тёплые нежные капли, и закрыла глаза. Было чувство, словно после долгой пустыни тело наполняется влагой. А потом девушка пошла в комнату, и долгое время лежала, уставившись в потолок, не находя ни сна, ни дремы. Где-то через час в дверь постучали.

– Veux-tu déjeuner? – вновь проскрипел до безобразия заискивающий голос госпожи Верне.

– Je n'ai pas faim.

– Tu ne veux pas du tout?

– Pas du tout.

Очень долго тянулось время; наконец ей удалось немного подремать. После она спустилась вниз в небольшую уютную столовую, где уже сидели по её родители разные стороны стола. Отец как обычно выглядел усталым и слегка раздражённым; он читал «Daily Mail», удивительно как попавший сюда. А мать, необычайно хорошо выглядевшая в хлопковом длинном платье, наоборот была воодушевлена и своим громким голосом пугала чинно ужинавшую вместе с их семьей старушку:

–Здесь просто замечательно! Какие развалины, горы, какое море! И так легко дышится! Интересно, тут вечерами бывают танцы?

Отец пробурчал что-то неразборчивое в ответ и утёр с лица испарину: как все люди «с животиком» он потел часто, к тому же мучился с давлением, так что краснел невероятно. Ажиотаж супруги ему не понравился, лицо стало ещё сварливей. Антония со вкусом, с каким любят затягиваться знатные курильщики, бесшумно, но быстро пила холодный апельсиновый сок. У нее была очень милая фантазия, будто глоток сока сопоставим с чувственным глубоким поцелуем любимого. Южного возлюбленного.

Солнце клонилось за горизонт, и скоро, Антония знает, мягкая южная ночь обнимет всё вокруг и убаюкает в легких объятиях, прольётся аромат местных цветов и лавра, запоют цикады, а вместо режущей глаза яркости придет матовая тьма. Её нежность нельзя ни с чем сравнить.

–Мне нужно узнать у того швейцара,– размышляла вслух мать,– этот юноша, он наверняка ходит ночью в какие-нибудь клубы…

Стакан звякнул и заскрипел отодвигаемый стул.

–Я, пожалуй, пойду,– сказала Антония.

Матовая тьма пришла. Как и ожидалось, постепенно. Все утихло вокруг, даже цикады умолкли; все постояльцы пансиона наконец погрузились крепкий здоровый сон.

Все… За исключением Антонии.

Она каждый вечер по привычке надевала ночную сорочку, надеясь уснуть, но тщетно. Глаза быстро привыкли к темноте, очертания предметов проявлялись. Потом Антония поднялась – ей уже надоело лежать – и пошла. Тихо, как призрак, спустилась вниз, открыла дверь (она здесь никогда не закрывалась: редко сюда заглядывали воры и прочие нарушители спокойствия) и отправилась прямиком в горы. Ночь стояла теплая, так что в одной сорочке было не холодно.