– Вам его подбросили? – подсказал я.

– Зачем? Нет. Я сама положила его в ридикюль.

– Вам дали его для меня? – давил я.

– Нет, конечно, для меня! – возмутилась Эмили.

– Вы собираетесь отравиться?!

– С ума сошли?!

– Нет, но чувствую, скоро сойду. Откуда у вас этот флакончик?

– Мне его дал бывший жених, – сложив руки на коленях, как положено приличной нойлен, отрапортовала она.

Я не смог сдержать смешок:

– В смысле: «Не доставайся же ты никому?»

– Нет, он хотел, чтобы мы выпили яд вместе. Как Кай и Герда в этой новомодной пьесе! Я считаю, его нужно запретить!

– Яд?!

– Произведение запретить!

– Произведение-то тут при чём? – Я снова потерял нить разговора.

– Её всякие идиоты читают!

– Никто не может запретить идиотам читать, – поделился я.

– …а потом думают, что умереть в знак протеста – это очень красиво!

– Ещё сложнее запретить идиотам интерпретировать прочитанное.

– И что самое обидное, пьеса вообще не об этом! – вспыхнула Эмили.

– А о чём? – стало любопытно мне.

– О том, что какой-то фьорд не должен стоить жизни людей!

– Какая свежая интерпретация!

– А о чём ещё? Они, эти две семьи, двести лет спорили из-за какого-то клочка земли, убивали друг друга и никак не могли достичь мира.

– …А надо было всего лишь убить себя. Выпить яду. Желательно всем. И всё! Полный мир!

Мой дурной характер – это моя ноша. И я её несу. И она. Меня несёт.

– Вы надо мной издеваетесь, – констатировала Эмилия, но, что удивительно, без обиды в голосе. – Я хотела сказать, что только смерть детей заставила их задуматься о том, что семьи можно было просто объединить и владеть фьордом вместе. И никому не пришлось бы поступаться своей гордостью. Все были бы живы и счастливы.

– Эмили, дорогая, вы так юны и простодушны! Это пользоваться чем-то можно вместе, по договорённости. А владеть может только один. Такова природа власти.

– Мне, например, совершенно неинтересно чем-то владеть! – возразила моя горячая невестушка.

– Всё верно! Именно так это и работает. Владеет, в конце концов, тот, кто боролся за свою кость упорнее других. Когда все другие уже сказали, что им она совершенно неинтересна.

– Вам, конечно, виднее, – фыркнула нойлен, как северный олень на несолёный хлебушек. – Вы же её получили!

– Кость? – Я изобразил живейшее удивление.

– Власть!

– Дорогая моя, – это «моя» наполнило рот сладостью и терпкостью дикого мёда, – Эмилия. Должен вас огорчить. Я не обладаю властью. Я, выражаясь вашими словами, Левый Ботинок власти.

Конечно, я слегка утрировал. Властью я обладал. Но вряд ли в том смысле, в каком она представлялась юной нойлен. Или ноффу Броквисту, если он всё же стоит за моей милейшей невестой. Хотелось бы, чтобы нет. Но мир несправедлив, и ему нет никакого дела до наших желаний.

Если ты чего-то хочешь, не жди, что кто-то тебе это подарит.

Возьми сам.

Эмилия задумалась, глядя в окно.

Жаль.

Я надеялся, что вопросы власти и моего места в ней её волнуют меньше.

– То есть в этой истории не могло быть хорошего конца? – неожиданно прервала она молчание.

…Что, правда не волнует?!

– Хорошего конца для кого? – уточнил я. – У каждого своё представление о его хорошести.

– Для Кая и Герды?

– Для Кая или для Герды? Вы уверены, что они хотели одного и того же?

– Но ведь автор хотел же что-то сказать этой трагедией! – в очередной раз вспыхнула Эмилия.

– Автор этой трагедией хотел рассказать трагедию. – Я развёл руками.

– В вас нет романтики! – обвинила меня нойлен Берген, и я всё же рассмеялся.

Отерев глаза от выступивших слёз, я продолжил:

– Ну да. Я бы не стал хранить в память о бывшей бутылочку с ядом, – и вновь чуть не рассмеялся.