Ну подумаешь, у него грудь кажется мощной и нерушимой, будто камень, а от любопытства даже хочется ткнуть в нее пальцем и скользнуть вниз, чтобы пощупать живот. Вдруг это только иллюзия твердой притягательности? Чтобы такие неопытные дурехи, как я, не могли отвести глаз?

Принцессе наверняка тоже понравится, я слышала, она моя ровесница.

— Вы бы переоделись, кстати, — наконец нашла я в себе силы хоть что-то произнести. — Еще заболеете ненароком. Учтите, отпускать ваши грехи на смертном одре я не стану.

— Не очень-то и нужно, — фыркнул Кроули, собираясь выйти из шатра. — Я скоро вернусь. Смотрите не усните, аббатиса.

— Не дождетесь, — устало огрызнулась я ему вслед. — Вы мне еще не рассказали о ваших грехах.

Ответом мне послужил лишь пугающий вой ветра снаружи.

От неуютности обстановки я скинула с ног башмаки и подтянула ступни под себя, еще плотнее укрываясь в одеяло.

Когда Кроули вернется, я услышу и успею принять прежнюю позу, а пока в попытке согреться прикрыла глаза, дышала теплым воздухом под одеялом и представляла, что я — нахохлившийся воробей на зимнем ветру…

Сижу на ветке рябины, наблюдаю, как снег белым полотном укрывает всю землю, как полотно становится мягкой подушкой, на которую ложится моя голова, и одеяло, укрывающее меня, тоже из снега, только мне под ним не холодно, а наоборот, жарко.

Особенно спине и груди… и так хорошо и комфортно, что хочется спать и спать, до бесконечности.

Но на соседние ветки садятся птицы, которые заводят свою звонкую песнь, и приходится открыть глаза, встречаясь с реальностью.

Все еще ночь. Шатер. И Кроули на одной кровати со мной. Прижимающийся и даже обнимающий так крепко, что вскрик неожиданности сам вырывается из моей груди.

— Зачем же так орать? — голос Кроули прозвучал сонно и беспечно. — Мне, может, тоже брезгливо спать с двухсотлетней старухой, но я же не ору.

— Брезгливо?! Уберите руки с моей груди! — взвилась я, пытаясь спихнуть с себя огромную лапищу.

— А вы — задницу с моей кровати, — отозвался хам, переворачиваясь на другой бок. — И вообще, спите дальше, аббатиса. Мне до вас и дела нет.

И в подтверждение своих слов этот гад захрапел.

Меня затрясло от негодования.

Я вскочила с места, ощупала себя в полутьме. Убедилась, что одежда на месте, разве что все перекособочилось, будто у уличной девки, а кишнот[1] и вовсе потерял свою форму, превратившись в изломанное белое нечто.

Теперь, чтобы вновь надеть его на голову, пришлось бы немало повозиться.

И придется!

Я бросила гневный взгляд на Кроули, который продолжал беззаботно спать. Меня же продолжало колотить только от одной мысли, что мы лежали не просто рядом, а почти в обнимку!

Немыслимо!

Ужасающе!

Будь я сейчас в статусе незамужней девушки, это было бы немыслимым позором до конца дней.

В статусе аббатисы же я понятия не имела, что делать.

Разумеется, я была оскорблена и наверняка запятнана. Церковь явно осуждала подобные вещи в отношении монахинь, а посему я, наверное, теперь должна была неистово молиться, прося у Бога прощения.

Вот только вместо этого я толкнула Кроули в бочину, да так сильно, насколько сил хватило.

— Да что вы себе позволя… — он резко сел на кровати.

— Помолчите! — перебила я, принимаясь гневно расхаживать по шатру из стороны в сторону. — Этот вопрос должна задать вам я. Что вы себе позволяете, господин Кроули? Как только посмели?

— Да что я, собственно, сделал? — зевнул он.

— ВЫ! Вы!!! — Я начала тыкать в него пальцем с таким остервенением, будто это была шпага, пронизывающая его сердце. — Вы ведь все это специально подстроили. Так? Признайтесь, Кроули! Чтобы избежать разговора о ваших грехах!