– Папа, останови…

Отец чертыхнулся, свернул в сторону Чивитавеккьи и, пролетев около полукилометра, остановился:

– Вылезай, скот. Еще не хватало, чтобы ты весь салон уделал.

…После вынужденной остановки заметно полегчало. Утирая рукавом невольно выступившие слезы, Игорь вернулся и, стараясь придать своему голосу искренности, попросил:

– Пап… Прости меня, а?

– «Прости меня, папа», – с издевкой ответил отец. – Ты там в Москве что, совсем уже до чертиков допился? Жаль, что ты себя со стороны не видишь! Жалкое зрелище, к твоему сведению! Молодой прохвост, от которого за версту разит перегаром, словно где-то поблизости опрокинулась бочка со спиртом!

– Ну, па-ап. Не сердись. Я же на радостях, что диплом получил, что тебя наконец-то увижу.

– Да я все понимаю, но зачем было пить столько? На тебя посмотреть, так никак не меньше литра в тебе сидит. Сидело… – с усмешкой поправил себя отец, непрозрачно намекая на причину их остановки, – или ты настоящий алкоголик, которому стоит только понюхать, и дальше понеслась душа? Не можешь заставить себя остановиться после одного стакана?

Игорь сокрушенно вздохнул и открыто, без утайки, почти совсем уже трезвым взглядом посмотрел отцу в глаза:

– Не хотел тебе говорить потому, что звучит как-то… Я вообще не хотел пить, только мать вспомнил и… Подумал, как бы вы с ней вдвоем меня встретили, как она радовалась бы сейчас здесь, вместе с нами. Ну и… Прости, пап, звучит по-детски, но я так больше не буду.

Лемешев-старший вытащил пачку сигарет, закурил и протянул пачку Игорю. Тот покачал головой:

– Не надо. А то меня опять развезет.

Помолчали…

Мать умерла внезапно, прямо на улице. Врач, проводивший вскрытие, лишь развел руками, мол, беспричинная остановка сердца. Просто перестало биться, и все. Андрей Михайлович «подключал» тогда лучших специалистов-медиков, но никто из них так и не дал какого-то определенного объяснения столь внезапной смерти. Медицина – наука неточная. Сеченов присутствовал на похоронах, выпил много водки и немало хороших слов сказал о покойной. За столом некоторые плакали: оратором Петр был превосходным, владел словом мастерски, искренне, без фальши донося свои мысли до слушателя. Отец и сын Лемешевы осиротели, и Лемешев-старший по совету того же Сеченова от новой женитьбы решил отказаться, так и жил один, разменяв пятый десяток в статусе резидента русской разведки, работающего «под крышей» нашего торгпредства в Риме.

Лемешев-старший докурил, с нежностью поглядел на сына, протянул руку и потрепал его по макушке. Делано ровным голосом произнес:

– Ладно. Нам с тобой киснуть ни к чему. Мама бы нас не поддержала, она всегда была очень жизнерадостным человеком. У меня идейка есть. Как ты отнесешься к моему предложению пообедать на морской террасе? Ни к чему сейчас ехать в Рим, успеется, да и жарко в городе сверх всякой меры. А раз уж благодаря твоим позывам мы свернули на Чивитавеккью, то зачем отказывать себе в удовольствии подышать свежим морским воздухом?

…Они сидели в конце набережной, где недалеко от полицейского участка и вдали от туристического муравейника находился небольшой ресторанчик «для своих». На открытой веранде стояли несколько столиков, плетенные из соломы стулья и тенты-зонтики, бескорыстно дарящие спасительную тень. Было около двух часов дня, с моря действительно дул свежий ветер, вытесняющий нестерпимый зной в глубь полуострова. Меню, как и положено ресторану местного приморского городка, состояло преимущественно из макарон и рыбы, но блюда были вкусными. Сразу чувствовалось, что к приготовлению пищи в этом заведении относились совестливо, не гнали фальшивку для туристов и дорожили постоянными посетителями. Невозмутимый маленький официант с лицом средневекового пирата быстро принес корзинку с горячими лепешками «фокаччо», ледяную бутыль «Панны», салат из рукколы с тонко наструганной вяленной по-милански говядиной, жареного тунца под каким-то особенным сырным соусом и молча исчез. Игорь накинулся на еду, урча, как голодный кот. Отец с улыбкой смотрел на него и смаковал холодную воду, осторожно отпивая из своего стакана маленькими глотками. Сам он не был голоден и лишь наблюдал за тем, как его отпрыск со свойственным молодости аппетитом поглощает еду. Наконец, после того как Игорь разделался с тунцом и блаженно откинулся на спинку стула, Андрей Михайлович нарушил молчание: