«Внутренняя связь между половой и духовной производительностью разъясняет нам тот поразительный факт, что чисто физическое половое влечение человека нередко заменяется определёнными духовными феноменами, что существуют психические эквиваленты, которые вполне покрывают собою потенциальную энергию полового инстинкта. Сюда относятся различные аффекты, как жестокость, гнев, страдание, творческая работа человеческого духа, как поэзия, искусство и религия; словом, духовная жизнь человека даёт целый ряд подобных эквивалентов, но лишь в том случае, если сдержать и видоизменить естественное проявление полового инстинкта»[2].

Причиной полнейшего преображения полового инстинкта, преображения, которое мы наблюдаем у священнослужителей, волхвов и магов старого и (как это ни странно) нового времени, является особое предназначение, глубоко заложенное в половой индивидуальности этих лиц. Само собой понятно, что не все люди, посвятившие себя оккультным наукам или магическим операциям и жреческому посредничеству, представляют собою половые аномалии; нет – правильнее будет сказать, что половая аномалия среди этих лиц есть господствующее явление. И это особенно верно в применении к старому времени, когда люди шли на жреческое служение по призванию, а не в силу материальных соображений, как в настоящее время. Но если человек предаётся изучению оккультных и религиозных феноменов в страстном увлечении, а не в какой-то бесцветной мечтательности, то эта склонность, несомненно, обусловливается упомянутой физической чертой.

Говоря о ненормальной половой организации священнослужителей и родственных им персонажей, мы вовсе не хотели входить в оценку этого факта; наше желание было только констатировать факт; ведь он нисколько не умаляет того влияния, которым пользуются люди в жреческом одеянии. В актах человеческого духа, в творчестве его – вот где заложена духовная ценность, вот где можно говорить о наличии или отсутствии её. Совершенно верно замечает по этому поводу Гельпах:

«Нет никакого сомнения, что в оценке личности какого-нибудь творца далеко не последнюю роль играет патографическое исследование; ведь оно приводит нам интереснейшие данные относительно того, как один мотив действия вытесняется другим, выросшим на болезненной почве… Но если эти данные имеют некоторое значение для понимания психического уклада исторических личностей, для понимания корней и основ их творчества, то они нисколько не затрагивают ни объективного влияния, связанного с действиями этих людей, ни объективной ценности этих действий. Величие идеи нисколько не умаляется от того, что создатель её в момент творчества находился в лихорадочном состоянии; религиозная истина решительно ничего не теряет от того, что она родилась в момент истерического экстаза. И разве красота ницшеанской лирики хоть сколько-нибудь зависит от того, создавал ли её здоровый дух или дух, разбитый параличом? Истина, красота, святость и тому подобные ценности находятся за пределами патографического исследования, они находятся вообще по ту сторону всякого научного исследования»[3].

Иначе обстоит дело с вопросом о том, не является ли оккультная одарённость, которой мы обязаны как различными возвышенными учениями, так и многочисленными предрассудками, результатом определённой душевной двойственности, возникшей на почве физических аномалий. По этому поводу Иоганн Шерр в своём исследовании о Гарибальди говорит следующее: «Выдающиеся люди никогда не будут отрицать этой душевной двойственности; не признавать её склонны лишь очень обыкновенные люди, как сыновья фамулуса Фагнера и К». И действительно, как история, так и опыт в один голос говорят о том, что только те люди находятся в общении с трансцендентным миром, которые отличаются своеобразной половой организацией или от природы, или благоприобретённым образом.