Катрин усмехнулась, и в ее глазах мелькнула тень злорадства.

– Но, говорят, король так и не удостоил почтить своим присутствием казнь фаворитки.

– После казни кто подходил к корзине с головой? – Прикрыв глаза монотонно произнесла Изабель.

Катрин нахмурилась, пытаясь восстановить картину в памяти.

– Началась какая-то суматоха, мадам, толпа загудела, люди подходили со своими платками… Мальчишка какой-то поскользнулся и упал прямо у края. Помню какого-то крупного мужчину, он долго стоял возле корзины, словно зачарованный, а потом растворился в толпе, как дым.

– Крупный мужчина? – Изабель открыла глаза, впиваясь взглядом в Катрин. – Как он выглядел? Вспоминай! – Она смотрела с таким напряжением, словно от ответа зависела её судьба.

Катрин, чувствуя непомерную тяжесть ответственности, нахмурилась, пытаясь воскресить детали в памяти.

– Высокий, крупный… Лицо неприятное, отталкивающее. Кажется, был шрам. Да, точно, какой-то шрам на лице. – Изабель усмехнулась про себя: «Этот пёс Вилли…» – и прикрыла глаза, наслаждаясь лёгким покалыванием в ногах, которые умело массировала Катрин.

Служанка, массируя уставшие ноги Изабель, довольно улыбалась. Паника, кровь, страх и оборванная в один миг жизнь. Всё это наполняло её странной, болезненной радостью, отголоском мрачного пира, что разворачивался в её душе. Она часто посещала публичные казни, с особенным, почти голодным интересом наблюдая за гибелью высокородных молодых женщин. Её мысли текли, как грязный ручей, унося с собой остатки приличий и морали. Она помнила лица красивых женщин, кто смотрел на нее с презрением. Теперь они гнили в земле, а она, маленькая жалкая служанка, всё еще дышала. В углу её комнаты тускло мерцала свеча, отбрасывая причудливые тени на стены. Она смотрела на них и видела лица всех этих фавориток и аристократок в шелках и бархате с надменными взглядами. Лица тех, кто заплатил самую высокую цену. И в ее душе снова разгорался этот странный, болезненный огонь. Огонь, который согревал ее в холодные ночи. Огонь, который давал ей силы жить дальше.

Она медленно подняла глаза на заснувшую хозяйку, в её глазах плескалась тихая решимость. Катрин провела пальцем по гладкой коже её ступни, чувствуя слабое биение пульса. Жизнь. Так много жизни, которой она так завидовала. Жизнь, которую, казалось, даровали одним, а другим отказывали в ней с самого рождения. Её взгляд скользнул к небольшому столику у кровати, где покоился серебряный ножичек для разрезания бумаги. Он поблескивал в полумраке, словно змея, затаившаяся в ожидании. Катрин знала, что стоит ей только протянуть руку, и мир Изабель навсегда изменится. Мир, где она всегда была лишь тенью Изабель, пылинкой под ногами аристократки, внезапно перевернется с ног на голову. Но что потом? Виселица? Или, может быть, мимолетное чувство удовлетворения, которое тут же сменится бездной сожаления и ужаса? Эти вопросы роились в голове Катрин, словно потревоженный пчелиный рой, жаля своим неизбежным ответом. Она отдернула руку, словно обожглась. Нет, не сегодня. Душа еще не созрела для этого шага, не готова переступить роковую черту, за которой пролегает лишь бездонная пропасть невозврата. Она продолжит склонять голову в притворном смирении, одаривать лицемерными улыбками, глотать обиды, словно горькую пилюлю. Катрин поднялась, словно тень, и, ступая бесшумно, покинула комнату. Изабель осталась в тишине, нарушаемой лишь яростными вспышками молний, прорезавшими ночную тьму за окном.

Ваша судьба, мадемуазель, будет столь же изысканной и драматичной, как та поза, что Вы предпочли, – произнёс Нострадамус, вглядываясь в облака над Версалем, видя в них картины грядущего.