– Интересно за что? – как можно мягче спросил Клэйтон.

– Да за все! – Ник чуть вскипел. – Упрямые, непредсказуемые, хитрые…

– О дорогой мой! Так ты их боишься, выходит? И правильно делаешь. Я тоже. Крутые они перцы. Знаешь, почему я хожу без зубов?

Ник пожал плечами.

– Вот то-то и оно. Расскажу тебе одну личную историю. Прибыл я как-то в очередной раз во Вьетнам. Так, по мелочи, ничего особенного. Надо было пленных на фоне нашего флажка сфотографировать. Для прессы. Решили не просто запечатлеть радостных заморышей перед звездно-полосатым, а с усилением. Дескать, признают искренне нашу демократию. Поначалу шло как по маслу. Вьетконговцы без особого побуждения весь угол полотнища расцеловали. Кривились маленько, но не артачились особо. Их перед мероприятием три дня одной водой кормили. Почти не соображали, что делают. Человек десять прошло. Тут сержант выводит странного… даже и человеком назвать трудно. Вроде не старый. Худой, побитый, босиком, щетина в три дюйма, в лохмотьях, обе руки на перевязи из лианы. Лицо европейское, глаза голубые. Сразу догадался. «Русский?» – спрашиваю. Сержант ржет: «Он самый!» Ну и сюрприз, думаю. Вот пофартило! Достаю разговорник и на их ломаном объясняю. Так, мол, и так, чмокнешь флажок – получишь сигаретку. А он мне на английском! Причем на четком, без акцента. Да еще складно, что профессор словесности из Гарварда. Я, говорит, не могу принять ваше заманчивое предложение в связи с тем, что не имею дурной привычки курить что попало. И лыбится глазами. Дерзко, с прищуром. Тут мне совсем интересно стало. Смотрю вопросительно на сержанта. Тот мухой реагирует. Дескать, как зовут его, не знает, но он учитель. Взяли прям у школьной доски. Бахнули напалмом по деревне. Когда зашли, он рядом с партами и доской школьной лежал, в руке мелок. Контуженный. Дети рядом обгорелые, листочки, карандаши… Короче, он один выжил. Я сержанту, как это наши бравые морпехи не смогли с ним хорошенько познакомиться? А он в ответ грустно, отрешенно, как-то даже с уважением:

– Мы с ним поработали от души. Чарли так увлекся, что обе руки ему перебил прикладом. Все нипочем. Жилистый, чертяга!

Что ж, думаю, пришло время показать мастер-класс солдафонам. Пусть, думаю, глянут на преимущество мозгов перед бицепсами. Подваливаю к пациенту. Молодой, уверенный, в новенькой форме с именной вышивкой на кармане. Достаю из нагрудного сигару заветную – «Коиба Робустос», между прочим, чистая контрабанда – и говорю голубоглазому: «А вот от кубинской тоже откажешься?» Подарок от вашего Фиделя, говорю. К ней еще бонус полагается – помыться, два бургера, виски «Джек Дениелс» и сутки поспать. Он выдохнул шумно и кивнул. Ну слава богу, пошло дело! Такой снимок можно будет и в «Таймс» сосватать! Уважил, сунул ему в рот сигару, лихо запалил зажигалку о штанину и только поднес огонь к его морде, как тут же оказался без зубов. Он головой меня приладил. Неожиданно, резко, от души. Искры из глаз! Нокдаун! Тощий, что твоя веревка, а силища… Короче, как оклемался, вижу, моего зубодера солдатня уже с пылью ровняет. А он, гаденыш, лежит не шевелиться, мешок мешком, руки перебитые под себя загнул и глазами голубыми сверкает. Зло так, озорно. Мне реально больно, кровь по губам хлещет, а сам глазам своим не верю. Улыбается ведь, сволочь! Молча лыбится, страшно. В общем, с той поры для памяти, кто такие русские, у меня крепкий узелок имеется. Понятно, амбразуру мне поправили, мост зубной смастерили. Только вот привыкнуть так и не смог. На официальные встречи надеваю. Есть и положительный момент в этой невеселой истории. С тех пор не курю. Бросил. Такие, брат, дела.