– Сейчас твои документы оформят, поедем в «Арагви», обмоем твои звезды и твоё назначение, да и успешное окончание твоих злоключений.

– Ты, знаешь, Василий, я на дух не переношу водку, пьяных баб и решений на нетрезвую голову. Не абсолютный трезвенник, но получив такое задание, я не могу рисковать в «Арагви». Что касается запрета, катапульты у «МиГа» пока нет. Отказ управления, и ты покинуть ее не сможешь. Она почти готова у Микояна. Поставят, и он изменит свое решение.

– Точно?

– Думаю, да. Смысла запрещать не будет.

Позже, Василий, все-таки, употребил, но не до состояния «зю». Отбрехался от каких-то желающих его куда-то пригласить. Спал я в его квартире в Москве, а утром уехал на Беговую, пробивать ускоренное изготовление «спарки».

Три звезды и две полоски немного придавливали. Новые погоны подарил Василий, он их не так долго носил, но и лейтенантские ещё врасти в гимнастерку не успели. Времени прошло не слишком много.

Первым, с кем встретился Андрей на Беговой, был гвардии полковник Кожедуб. Он, слегка усмехаясь, посмотрел именно на необмятые погоны бывшего лейтенанта.

– Да не смотри ты так, Иван. Ничего не изменилось.

– Врешь ты всё! Изменилось, и многое! Что случилось?

– Меня отправили на Кавказ. Есть там одно жопное место: Клухорский перевал. Меня с пятью бойцами направили туда в сорок втором его оборонять. Раньше, до 1928 года, оттуда можно было спуститься в Абхазию. У немцев на картах этот перевал и дорога вниз была обозначена. И они туда пошли большими силами. С танками, пехотой и горными стрелками. А нас было шесть человек. То, что это «обманка», нас не предупредили. Приказ был «Удержать любой ценой». Мы туда поднялись, еще по дороге все поняли, что это билет в один конец: сель прошел, дорога размыта, возможности спустить в Абхазию технику просто нет. Командование поступило абсолютно верно: нашей задачей было отвлечь противника от других мест, где оборона была такой же хлипкой, как здесь. Первые атаки мы отбили, но потеряли двух человек и с боеприпасами стало тяжко. Добыли два пулемета у противника, немного патронов. А на нас танки пошли. Так как сзади сплошной обрыв и узенькая тропка, стало понятно, что дороги отсюда у нас нет. Мы все документы и награды закопали там, на перевале, чтобы противнику не достались. Продержались еще двое суток, потом меня ранило, очнулся уже в госпитале. Лежал сначала в Баку, потом увезли в Алма-Ату. Там стало известно, что перевал мы удержали и подошла рота соседнего полка. Двадцать восьмого. Слава, естественно, им досталась: в газете напечатали, откуда я и узнал, что это они меня вниз спустили. В Алма-Ате предложили пройти летную комиссию, ты же помнишь тот приказ Верховного.

– Да, помню, я в Чирчике инструктором был. Нам тогда много «годных» из госпиталей подбросили.

– Я был в их числе. Шесть месяцев, взлет-посадка, мне даже звание не изменили: был старшим сержантом, так и перевели в ВВС. Попал на Донской фронт, его переформировывали. Было две возможности: либо в ЗАП в Саратов, либо в полк. Я выбрал полк, оголодали мы страшно в училище, там консервы американские привезли, а их кто-то керосином испортил еще в Америке. Норму выдавали, но есть это было невозможно. Ели, куда деваться, блевали, и летали. В полку отъелся, начал летать. В училище никто никаких вопросов о предыдущей службе не задавал. Здесь спросили, я доложил, как есть. Что был кандидатом в члены, карточка осталась на Клухорском перевале, откуда меня спустили в бессознательном состоянии. Подписал это дело в Особом отделе. Летай. А пятого-шестого июля наш полк за два дня полностью сточился. Мы штурмовиков сопровождали, которые танки 9-й армии выбивали. Я получил три пули в грудь, и почти год, вместе с ЗАПом, восстанавливался после ранения. Зато летать научился.