А может, я не такой как все?
Мама – не мама, папа – не папа, а я… Нет! Не хочу быть «Не Я»! Всё – забыли и не вспоминаем.
«Помню, как я становился в угол и старался, но никак не мог не думать о белом медведе»[4]
Первая половина пути далась очень тяжело, но после того, как мама пересекла экватор дома, пошло легче. Толи приноровился, толи пол тут смазал лучше. Или же мама, в очередной раз, помогла сыну и стала, необъяснимым образом, легче. В итоге, через два часа «Ковровой операции», раскрасневшие и побелевшие, двое кровных, добрались до выхода из дома.
12
«Совершенство письма таится в правильном педагогическом воспитании, многократном упражнении и чистоте души»[5]
Мать и сын сидели за письменным столом, выводя плакатным железным пером, ровные чернильные буквы на бумаге.
Марина Алексеевна имела колоссальную выдержку и усидчивость, которые оказались незаменимыми способностями, когда, сама того не ожидающая девочка, случайно стала специалистом по каллиграфии.
Ей было шестнадцать.
В ту пору она еще не растолстела и страдала от своей худобы, в тайне завидуя своим округлившимся немногочисленным подругам, выпуклые формы которых уже привлекали посторонние взгляды. А она? «И жопа плоская «под стул», и грудь из двух сосков» – думала Марина, разглядывая своё голое тело в зеркале.
Но как же хочется быть желанной!
Операции по внедрению силиконовых имплантатов ещё были на заре своей истории и простая советская девушка, даже не слышала об их существовании. Поэтому всё решалось устоявшимися годами способами – народными. Что только Марина не перепробовала, и чай пила только с молоком, и ела только зелёные яблоки, и рисовала йодные сеточки, и пила отвар изо ржи, ячменя, проса, кукурузы, и обёртывалась на ночь рисовой кашей, и массировала руками, и массировала струями воды в душе, и каждый день проглатывала по треть стакана прокипяченного, на водной бане, отвара из шишек хмеля. Но всё было бесполезно, только менструальный цикл нарушила.
И тут появился взгляд.
Сначала осторожный, чтоб не заметили, потом чуть смелее, а в конце уже ничем не прикрытый. Но эта неприкрытость была адресована лишь только ей одной и не для официальной Марины Алексеевны, а для нежно-интимной Мариночки.
Остальной же мир продолжал существовать в своей обыденной жизненной параллели, не замечая двоих новообразованных любовников.
Да может оно и к лучшему.
Общего было много – интересы, желания, цели, стремления. Смеялись над одними шутками, любили одни и те же песни, сыпали в чай одинаковое количество ложечек сахара, одинаково не любили четверги и одинаково обожали вторники. Даже родились в один день. Только вот с разницей в четырнадцать лет.
Он был учитель физкультуры, недавно переехавший к ним в город. Быстро влился в женский рабочий коллектив, завоевав их сердца своей скромной недоступностью и цветами, принесёнными в первый же день. Пользовался уважением учеников благодаря своей строгости, которая не переходила за черту и бесконечными интересными историями, которые любил рассказывать в перерывах между уроками.
Одно в нём было странно, непривычно и смешно, это имя. Аарон. Вернее даже забавляло не оно, а сочетание с отчеством «Иванович». Чем руководствовался его отец, давая сыну еврейское имя – неизвестно, ведь сам он был насквозь русским человеком («Если кто и влез ко мне, Так и тот татарин»[6]) и в отличие от «жертв» циркумцизии, любил поворчать на своё правительство. Может когда-нибудь он и открыл бы тайну смысла имени, но как-то раз, традиционно, ушел утром выгуливать собаку.
Собака вернулась, Иван нет.