– Я тоже, – угрюмо признался Курт.

На том и распрощались. Мы вышли в снежное воскресное утро – воздух пах легким морозцем, сеном и яблоками, во всех домах пекли традиционные яблочные пироги. Гуляющий народ уже потихоньку выходил на улицы – заглядывал в кафе, хлопал дверями магазинов, покупал театральные билеты в пузатых будках. Чуть в стороне был парк – ворота уже открыли, и ребятня с веселыми криками каталась с горки. Я не сдержала улыбки и сказала:

– А мы с сестрой всегда приходили сюда кататься. У нас даже санки были, и однажды их кто-то стащил. Но мы все равно катались. Просто так, без санок. Мама ругалась, говорила, что девочки из достойных семей так себя не ведут.

Я вспомнила о родных, и мне сделалось грустно. Даже не прислали птичку, чтобы узнать, как мои дела. Я понимала, что Мия занята с ребенком, а мать спешит рассказать соседкам, что я вышла замуж – всем некогда, все хлопочут. Я сделала свое дело… и теперь была им не нужна?

Пожалуй так. От этого становилось даже не грустно – тоскливо.

– Мы с сестрами тоже катались, – признался Курт. Я взяла его под руку, и мы неторопливо пошли по улице. Моя тоска отступила, словно Курт почувствовал ее и сумел как-то сгладить. Из парка несся заливистый детский смех – наверно так звонко и весело можно смеяться только в детстве, когда у тебя нет ни забот, ни хлопот, а мир лежит перед тобой, такой огромный и сказочный, и принадлежит только тебе. – Приходили домой, как четыре снеговика. Слуги сначала обметали нас вениками на ступеньках и только потом впускали в дом.

– А где сейчас твои сестры? – спросила я. Интересно, знакомил ли Курт своих жен с ними? Или зачем показывать близким свои лекарства, зачем им встречаться с теми, кто ненавидит их брата? Мне вдруг сделалось тоскливо.

– Келла живет в Южном Уделе с мужем. Он банкир, управляет там филиалом Первого королевского. Джиллиан овдовела, теперь блистает в свете и меняет поклонников, как перчатки. А у Хайди четверо детей… о, а вон, кстати, и они на горке! – ответил Курт и поднял руку, приветствуя сестру.

– Давай подойдем к ним? – предложила я. Почему-то мне показалось, что для Курта это может быть важно. Почему-то мне почудилось, что это будет счастливый знак – если мы сейчас встретимся с его сестрой и поговорим, то обязательно найдется способ избавиться от проклятия.

Я буду не просто очередной женой по отчаянию. Я стану кем-то больше.

В тот же миг со стороны горки послышался женский крик и детские вопли – и мы не пошли, мы побежали. Я ни разу не видела инквизитора в работе, в поимке преступника, и это было впечатляющее зрелище. Курт как-то вдруг преобразился, став напряженным, быстрым, цепким. От него так и веяло магией и силой – ох, не повезет тому, кто встанет у него на пути.

Он был похож на ураган – неотвратимый, сметающий мир, словно сор.

Горка в парке была не просто грудой снега, который утрамбовали определенным образом. Эта часть столицы располагалась на холме, парк убегал вниз по ее склону, и горка для катаний была вписана в его рельеф с такими крутыми поворотами, что от восторга захватывало дух. Дети столпились испуганной пестрой стайкой рядом со своими мамами и нянями, все дружно показывали на горку, пища, всхлипывая и шмыгая носами, и какая-то молодая женщина в изящном темно-сером пальто с пушистым меховым воротником махнула рукой вперед и воскликнула:

– Курт, слава Богу! Вон он!

С горки кубарем катился человек – вернее, нечто, которое приняло человеческий облик, и теперь он слетал с него ворохом осенних листьев. Вот мелькнула растрепанная бурая шерсть, вот сверкнула сразу дюжина глаз, раскрываясь там, где только что была человеческая голова, и я застыла с раскрытым от ужаса ртом, когда увидела в лапах существа крошечную детскую фигурку. На ее счастье девочка в белой шубке не понимала, что ее украло чудовище – она заливалась хохотом, катясь вниз в его объятиях, и ей было весело. Она получала искреннее удовольствие от того, что катилась с горы в лапах зверя.