Весьма часто мне приходилось сталкиваться с утверждением, что такой важнейший вопрос, как продажа чужого, наиболее эффективно решается посредством фикции вещного договора и что ради только этого необходимо перенять и сам вещный договор или хотя бы фикцию распорядительной сделки. Пожалуй, эта трудность может быть признана одной из наиболее серьезных и во всяком случае одной из наиболее известных в гражданском праве.

Проблема продажи чужого возникла, как представляется, из того разделения генезиса права собственности и договора, о котором говорилось выше и вследствие которого купля-продажа может передать не больше, чем владение, а право собственности становится случайным или побочным ее эффектом.

Наше право основано, как известно, на запрете продажи чужой вещи. Такой запрет имеет неправовое происхождение, как, видимо, и все запреты (заповеди). Отменить или упразднить их средствами юридической техники и/или исходя из задач правовой политики, стало быть, невозможно.

Можно заметить также то, что основные запреты включают в себя и нравственные предписания, и попытки отказа от них грозят утратой правом признания со стороны общества.

Итак, если договор об отчуждении совершен несобственником (или иным лицом, управомоченным на отчуждение вещи), он ipso iure становится недействительным. Суть запрета на продажу чужого неизбежно влечет противоправность волеизъявления об отчуждении (о продаже) чужой вещи. А такое волеизъявление, как было показано выше, совершается только один раз – в момент заключения договора о продаже. Повторные изъявления воли на отчуждение вещи, как это уже говорилось, не только не совершаются на самом деле, но и принципиально невозможны.

Хорошо известно, что стабильность гражданского оборота, которая вовсе не является продуктом тех базовых заповедей, о которых говорилось выше, находится в более или менее глубоком конфликте с принципом верховенства воли собственника, необходимой для отчуждения вещи.

Средством смягчения этого конфликта является защита добросовестного приобретателя, т. е. лица, незаконно получившего имущество по недействительной сделке.

В самом центре добросовестности содержится недействительная сделка по продаже чужого, иными словами – все существующие конструкции добросовестности построены именно на запрете продажи чужого.

Поэтому нужно признать неглубокими и ошибочными мнения (увы, довольно расхожие), что защита добросовестного приобретателя якобы упраздняет запрет продажи чужого.

Напротив, интенсивное развитие средств защиты добросовестного приобретателя в российском праве, накопившее с 2005 г. весьма большой арсенал, запрещает, исходя из фундаментальных соображений и попросту с позиций текущего правоприменения, пересмотр запрета на продажу чужого, вместе с которым отпадет не только недействительность сделки по продаже чужого, но и весь этот арсенал.

Между тем накопление средств защиты добросовестности привело наше право к вопросу¸ который находится вне этого механизма, – об ответственности за эвикцию.

Дело в том, что норма ст. 461 ГК, устанавливающая традиционное правило об ответственности за эвикцию в виде возмещения убытков, по существовавшим представлениям оказалась первое время после принятия ГК РФ парализована. С одной стороны, продавец чужой вещи должен возместить покупателю убытки после отсуждения у последнего вещи по виндикации. С другой стороны, купля-продажа чужой вещи недействительна, а недействительная сделка исключает по общему правилу ответственность, как это вытекает из специальных правил о последствиях недействительности сделок (п. 2 ст. 167 ГК РФ).