– А может, отметелит, если про гульки узнает.

– Это уж не без того, – она улыбнулась чему-то своему – приятному.

– А потом все-таки в Сочи. Вот погляди, чего доканчиваю.

К возвращению Феликса искусница Нинка вязала ему махеровый джемпер.

Именно Митягина, торопившаяся на смену, и соблазнила Ивана пресловутой соляночкой с почками, над которой он теперь корпел, ощущая себя худо и скверно.

Худо ему было от вчерашнего. А скверно – от всего года, прожитого в ставшем ненавистным Калинине. Скука и однообразие владели Иваном. Он, конечно, помнил о необходимости поскорей написать кандидатскую диссертацию, но – странное дело: оказавшись в обстановке, когда всё, казалось, к этому подталкивало, Иван не мог заставить себя сесть за работу.

То есть поначалу взялся он азартно. Проводить эксперименты, сопоставлять полученные данные с общепризнанными и выстраивать собственные гипотезы показалось любопытным. За каких-то полгода он, не напрягаясь, написал три четверти положенного объема. Оставалось лишь разнести текст по главам, приписать вступление со ссылками на материалы последнего съезда КПСС и подготовить практические предложения. Но на предложениях его и застопорило, потому что увидел то, на что поначалу не обратил внимания. Он решил поставленную задачу. Но реализовать предложения на практике было заведомо нереально. В Советском Союзе просто отсутствовала техника, на которой можно было бы испытать предлагаемые нововведения. Получилось, что он собрал кубик Рубика, – вроде как шахматную композицию решил. И Иван затосковал. Не то, чтоб он вовсе охладел к науке, не то, чтоб забыл, ради чего оказался в провинции, но все это стало казаться пресным, дистиллированным.

Напрасно сам ректор Борис Анатольевич Демченко уговаривал Листопада быстренько оформить написанное и вынести на обсуждение. Одна мысль о бесполезной работе стала вызывать у него рвотный рефлекс, как после перепоя.

Перепои тоже не заставили себя ждать. Поначалу Иван попробовал сблизиться с соседями по Перцовскому общежитию – иногородними аспирантами и неженатыми ассистентами кафедр. Но они оказались скучны и скользки. В их обществе можно было пить, но не напиваться, – непиететные Ивановы высказывания сами собой становились известны на кафедре. А напиться хотелось, – и чем дальше, тем сильнее, так что в какой-то момент он перестал отказывать себе в этом удовольствии. В институте заговорили о громких загулах блатного аспиранта. После гулянки с двумя мутноглазыми подружками, которых Иван подобрал на вокзале и привёз в Перцов, уборщица обнаружила в его комнате закатившийся за кровать шприц. В ректорат стал заглядывать местный участковый.

Собственно, если называть вещи своими именами, только благодаря ректору Ивана еще держали в институте. Сначала Борис Анатольевич Демченко поддерживал молодого аспиранта в силу обещания, данного дядьке. Но, ознакомившись с первыми наработками, вызвался стать научным руководителем. И с тех пор опекал Листопада, неустанно внушая ему, что зарывать такой талант – преступление.

– Не откладывай работу на будущее. Запомни, Иван, научная мысль – она тоже свежесть имеет, – твердил он. – Либо ложится на бумагу, либо вытекает со спермой. А из тебя, судя по жалобам, уже не меньше двух диссертаций вытекло.

В конце концов, дабы сбить страсти, Демченко попросту договорился с Калининским университетом и откомандировал аспиранта Листопада на кафедру прикладной математики – якобы для завершения работы над теоретической главой, а на самом деле – от греха подальше. Все-таки от города до Перцова аж семь километров.