– Лео!

– Нос и челюсть, мама.

Он поворачивается и одновременно говорит, один удар – один слог, а она хватает матрас, держит его.

– Послушай меня, Лео! Кто тебя так отделал? Как их звать?

Она обнимает матрас, стоит у Лео на пути, так что он вынужден оборвать тренировку.

– Хассе и Кекконен.

– Назови мне полные имена.

– Зачем?

– Хочу позвонить их родителям.

– Нет! Ни за что! Если ты позвонишь… знаешь, что будет?

Он садится на табурет, возле маминых тапок с помпончиками.

– Лео… я все улажу.

– Ты только хуже сделаешь! Неужели непонятно?

Она обнимает уже не матрас, а его.

– Полные имена.

Он мотает головой, трется лбом о ее грудь.

– Ну что ж.

Она опять влезает на табуретку, снимает матрас, бросает на пол.

– Я сам разберусь! Не вмешивайся!

– Сперва можешь снять эти дурацкие бинты.

– Мне надо тренироваться!

– Сию минуту, Лео.

– Папа сказал, мне надо тренироваться!

– А я говорю, пора прекратить.

Он больше ничего не говорит. Ни слова. Молчит, пока она пылесосит, и когда приходит Феликс и они полдничают на кухне, и когда она велит им надеть куртки, потому что они поедут встречать папу, как обычно, а потом в магазин, тоже как обычно.

В машине он тоже молчит.

Он сидит на пассажирском месте, Феликс с Винсентом – на длинном среднем, а папины малярные принадлежности сложены сзади. Мама за рулем, ей не привыкать, она часто подвозит и забирает. Они куда-то едут, и обычно ему нравится сидеть со всеми в машине – что может быть лучше!

От их района до кварталов всего несколько минут езды. Они останавливаются перед одноквартирным домом и загружают в машину все, что папа оставил за калиткой, – кисти, тщательно очищенные и резко пахнущие растворителем, валики в аккуратно завязанных пластиковых пакетах, банки с краской и обойный клей; папа тем временем заканчивает разговор с пожилой хозяйкой и получает от нее конверт.

Лео молчит и когда перебирается назад, а папа садится рядом с мамой, целует ее в щеку. Папа такой веселый, смеется точно так же, как только что смеялся вместе с клиенткой, когда она сказала, что в мае будет еще работа, им надо перекрасить весь дом. Сообщая об этом, папа смотрел на Лео, и Лео знает почему: для большой работы требуется больше рук и ног.

– Твои руки, сынок? Как они?

Лео ощупывает ладонью разбинтованные костяшки.

– Лео! Я задал тебе вопрос.

– Они…

Мама перебивает его:

– Я его сняла.

Папа поворачивается к ней, лицо его пока что не

изменилось.

– Что?

– Я его сняла. Старый матрас, на котором мы спали, когда встречались.

Вот сейчас. Лицо меняется. Щеки напрягаются, губы становятся тоньше. Но главное – глаза. Так и рыщут.

– Что ты сказала?

– Думаю, не стоит обсуждать это в машине, Иван.

– Что именно нам не стоит обсуждать в машине? Что у нашего сына все лицо в синяках и что ему необходимо уметь защищаться?

– Иван, прошу тебя, давай поговорим об этом позднее. Заедем в магазин, вернемся домой, сегодня пятница, отдохнем вечерком, ладно? А утром потолкуем.

Папа молчит, и мальчики на заднем сиденье жмутся поближе друг к другу. А от него уже пахнет темным вином, которое он начал пить в последний час работы.

– Я тренировался достаточно, папа, ты же знаешь…

– Покажи руку.

Лео показывает правую руку.

– Мягкая. – Папа мнет ее, стискивает. – Слишком мягкая.

На папу Лео не смотрит, он смотрит в зеркало, на маму, ее взгляд устремлен вперед, на машины, выезжающие с парковки возле скугосского торгового центра, куда они как раз заруливают.

– Но я же готов, папа? Нос и челюсть, всем корпусом и…

– Мне решать, когда ты будешь готов.

Все выходят из машины. С недобрыми предчувствиями. Лео слышит громкие голоса у входа в торговый центр, косится на папу. Знает, что папа терпеть не может такие голоса. И потому мешкает.