Никак не догоню его. Иду за его спиной, но его шаги шире моих, а бежать я не могу, очень хочу, но не могу. Вокруг темно, и я не разбираю, что это – стены или деревья, вижу только его фигуру впереди, всё время впереди. Я так устала догонять, совершенно выбилась из сил, но стоит остановиться, как ступни тут же начинают вязнуть в рыхлой почве. Я измотана, я в отчаянии, пытаюсь кричать, звать его, но мой голос преодолевает пространство медленнее, чем его ноги.

Бывают такие мгновения полусна, когда ты уже вроде бы осознаешь, что сон – это всего лишь сон, но кто ты на самом деле и какое место занимаешь в реальном мире, вспомнить ещё не можешь.

Обычно я наслаждалась этими мгновениями. Они дарили мне странное чувство спокойствия и обновления, как будто бы я появлялась на свет заново. Но не этим утром. Не было сегодня этого плавного блаженного перетекания из одного мира в другой, сегодня оно было замещено чувством глубокого животного испуга. Меня будто вырвали из забвения и встряхнули что было силы. В ужасе я села на кровати, вцепилась в одеяло. Завертелась по сторонам. Мне не пришлось вспоминать, кто я и где. Я испугалась от того, что знала это. Через какое-то время я успокоилась осознаванием того, что помню вчерашний день, и снова упала на подушку.

С удивлением обнаружила, что нос заложен, а подушка вся мокрая, а когда пошла в ванную чистить зубы, увидела, что глаза красные и опухшие. Скорее всего, во сне я плакала. Чуть позже и Артём подтвердил мои догадки.

– Что случилось? – спросил он, когда я спустилась к завтраку.

– Приснился плохой сон.

– Ты ревела во сне?

– Кажется, да.

– Что именно тебе приснилось?

Я уже и сама забыла подробности. Что-то шевелилось в глубинах памяти, что-то мощное и тревожное, но не способное принять отчётливой формы, как огромная тень под водой.

– Точно не помню. Какой-то человек, я всё догоняла его, но никак не могла догнать.

– И всё? – спросил он, наливая мне кофе.

Я пожала плечами. Как можно пересказать сон? Пытаться наполнить смыслом свой рассказ так же бесполезно, как пытаться наполнить водой кувшин с отбитым донышком. Весь смысл постоянно утекает, как ни старайся.

Первое время я держалась напряжением, шоковой собранностью, а чуть попривыкла к своей новой жизни, и вот, пожалуйста – впала в какое-то меланхоличное отупение, расклеилась.

Тянулся уже третий день моей новой жизни. Проходя мимо зеркала, я каждый раз вздрагивала, уверенная, что рядом со мной вдруг материализовалась на миг незнакомка. Когда я тянулась за каким-нибудь предметом, то пугалась собственной руки. Казалось, я сижу в чьём-то чужом теле и управляю им. Рука была незнакомой, слишком худой, даже костлявой, удивительно рельефной. Под кожей пролегали жёсткие мышцы, тоненькими змейками тянулись вены, а пальцы, казалось, растут не из ладони, а сразу из запястья – до того сильно выпирали из-под кожи тонкие косточки. Если я поднималась по ступеням, то видела острые коленки и загорелые ляжки, слишком худые, чтобы быть моими. Когда мне случалось улыбнуться, в голове тут же проносилась мысль о том, какие белые и красивые теперь у меня зубы.

Я всё никак не могла привыкнуть к жаре, и мне пришлось просто научиться жить с ней. Воздух казался таким тяжёлым и влажным, что лёгкие отказывались от него, я всё ждала, когда у меня вырастут жабры и станет легче дышать. Большую часть времени я проводила в каком-нибудь случайном месте – в кресле, в кровати, иногда даже на ступеньках террасы, поджимала под себя ослабшие вдруг ноги и сидела, застигнутая врасплох туманом задумчивости. Я часто бывала рассеянной и совсем не замечала, как течёт время. Часами могла сидеть на одном месте в полном бездействии и ни о чём не думать.