– Даю честное благородное слово, слово айтишника!

Фидель вздохнул свободнее. К нему сразу же вернулось желание жить. Его просто-напросто прорвало на тему «Как социальный статус влияет на любовные отношения». Я слушал этот поток сознания минуты три, пока Иуда не начал повторяться. Пришлось прервать его и предложить встретиться завтра в баре «Сколопендра», чтобы обсудить всё более подробно, проанализировать сложившуюся ситуацию и найти из неё выход.

– Конечно-конечно. Договорились, – ответил Фидель и повесил трубку.

Я опять лёг на диван и стал наблюдать за жирной неповоротливой мухой. Она кружила по всей комнате и скучно жужжала, не давая мне спокойно думать или спать. Единственное, что мне приходило в голову: мухи – это гадость, их нужно истреблять. Вдруг жужжание прекратилось, я посмотрел на стол: насекомое чуть походило по нему и начало чесать чёрное брюшко – отвратительное зрелище. Я осторожно встал и взял газету «Метро». Муха не реагировала, потирая лапки. Она недооценила меня.

«Бах!» – резким движением я прихлопнул её.

Муха разделилась на три части: крылышки отдельно, внутренности отдельно и глаза, выпуклые и мозаичные, будто живые. Они пугали меня, я накрыл трупик газетой и продолжил дремать. До конца обеда оставалось ещё девять минут.

– Привет-привет! – сказал мне Иуда на следующий день.

Он ждал меня около «Сколопендры», хотя моросил мелкий дождь, а на тротуаре было не протолкнуться. Всё вокруг бара кипело иностранной жижей: болельщики Бразилии праздновали победу. Особенно выделялся один, высокий и бородатый, – не человек, а тропическая птица. Он прикрепил к голове разноцветные перья, а за плечами нахлобучил крылья вроде ангельских.

– Здорово! – ответил я Иуде, и мы, пожав друг другу руки, зашли в бар.

Внутри кто-то курил кальян, поэтому воздух был слоистым от приторного дыма. Фидель поморщился.

– Чёртовы иностранцы! – прошипел он. – Когда они уже все разъедутся? Не жизнь, а зал ожидания в аэропорту.

– Ты чего такой злой? – спросил я, хотя тоже был не в духе. Меня долбило похмелье.

Иуда ответил, что ему плохо и грустно, а оттого что все вокруг счастливы – ещё хуже. Он заявил, что у него атипичная депрессия, из которой только два выхода: суицид или больничка. Впрочем, ни с харакири, ни с лечением Фидель решил не торопиться.

– Мудрое решение! – заметил я, когда мы сели за свободный столик. – Что будешь пить? Я угощаю.

– Нет-нет, ничего, – ответил он и вытащил из рюкзака термос с иван-чаем.

Я подошёл к барной стойке и купил себе яблочный сидр, потому что сидр – это метадон[7] после пивного запоя. Вчера я опять наклюкался «жигулями», как и позавчера, и позапозавчера, и четыре дня назад. С каждым новым днём организм всё хуже справлялся с «жигулёвским» похмельем. И я решил, что мне необходима передышка. Если уж не полный ЗОЖ, то хотя бы заместительная терапия. Нужно опохмелиться, но не уйти в крутое пике, в так называемый штопор.

– За тебя! – произнёс я тост и жадно глотнул сидра.

Сам факт попадания алкоголя внутрь организма уже ослабил похмелье, отпустил тревожные вожжи. Лицо расползлось в довольной улыбке.

– Кайф! – я вздохнул полной грудью и громко выдохнул.

Иуда пил иван-чай мелкими глотками, распространяя вокруг себя душистый аромат, как в бане. Не хватало только веника.

– За что ты так любишь этот напиток? – поинтересовался я.

Фидель ответил без раздумий:

– Иван-чай – это кладезь витаминов, в котором содержится две трети таблицы Менделеева.

– Полезная штука, значит? – уточнил я равнодушно, больше ради приличия.

Иуда взглянул на меня с выражением крайнего изумления, будто я усомнился в том, что Земля круглая.