– А у тебя как прошло с Машей?

– Не так уж и плохо, – я ухмыльнулся. – Проснулись в одной кровати. Маша очень испугалась: боялась, что мы трахались. Пришлось её убеждать, что ничего не было и быть не могло, потому что она напилась до непотребного состояния. После этого Маша успокоилась, попросила таблетку от головы и стакан воды. Лицо у неё было похмельное, какое-то скукоженное и красноватое. Но после горячего душа она преобразилась. Честное слово, стала опять вишенкой. Лицо разгладилось, и на нём появилась та самая сексуальная кукольность, как у куклы Барби или Бритни Спирс…

– Хорош! Заканчивай эти свои писательские штучки! – перебил меня Ванчоус. – Так было что между вами или нет? Я не понял.

– Не-а.

– И что теперь думаешь о ней?

Пауза.

– Не знаю даже, – я пожал плечами. – В целом она мне нравится. Тело у неё, конечно, красивое, да и родители богатые. У них особняк в готическом стиле на Рублёвке. Но сама по себе она конформистка, будто мёртвая. Я имею в виду, в экзистенциальном смысле. Много в ней мещанского, мелкобуржуазного. Мысли у неё какие-то не свои.

– Это нормально для всех девушек, – с ухмылкой заметил Ваня, но через паузу добавил: – Хотя Галя совсем не такая. Уникум!

Меня кольнуло это замечание. Я ещё подумал тогда, что, возможно, сделал ошибку, выбрав не ту девчонку из двух. Пришлось утешать себя тем, что пока рано делать выводы. К тому же поменять всё равно уже ничего было нельзя, отпуск расписан, и роли в нём – тоже: я – с Машей, Ванчоус – с Галей, и точка.

Ко сну я всегда относился как к пище, ведь сон наполняет мозг, как еда – желудок. Соответственно, спать, как и есть, я тоже старался по графику, три раза в день: до завтрака, в обеденный перерыв и после ужина. И, надо сказать, в сон я погружался глубоко и никогда не жаловался на бессонницу. Обычно только коснусь постели, как сразу вижу сны. А снилось мне всякое: обычно кисель забытья в стиле абстрактного экспрессионизма; но, бывало, мозг показывал и натурализм. Иногда во снах я даже встречал знакомых.

Вот и в тот день – спустя полторы недели после двойного свидания – мне как раз снилась Галя. Она была голой, если не считать красных сапог и зелёного пояса, с которого свисала бахрома, напоминающая ножки сколопендры. Вдруг девушка наполовину превратилась в неё: туловище сколопендры, голова человека. Она зевнула, округлив рот, будто кого-то окликнула. Я испугался и попятился назад, а сколопендра Галя побежала в сторону загорелого мужчины, появившегося будто из-под земли. Он был внутри стеклянной банки, а на лбу у него мерцала надпись «Джанхот».

«Дзинь-дзинь-дзинь!» – вдруг зазвонил телефон.

Я подскочил с рабочего дивана и подошёл к столу: номер незнакомый.

– Алло! – я решил поднять трубку, хотя обычно этого не делаю.

– Привет! Это Иуда.

Фидель Уткин, или, как все его называли, Иуда, был моим одноклассником. После школы мы оба поступили в московские вузы и вместе год снимали квартиру, пока я не переехал в общагу. После разъезда общение происходило реже, но окончательно связь мы не прервали. Раз в полгода стабильно встречались с Фиделем, чтобы выпить и поболтать, вспомнить, так сказать, старые добрые. Я ни разу не отмораживался, всегда приходил. И не потому, что Фидель был каким-то особенным другом, а больше из чувства жалости к нему. Иуда был чист душой, но тотально невезуч. Казалось, что он живёт какой-то не такой жизнью и делает что-то не так. Даже кличка была антонимом его имени, ведь «Фидель» с испанского переводится как «верный». Оксюморон[5], который неожиданно придумал наш физрук Палыч, любитель водки, классических лыж и союза «и».