– Факт, – повторил я полушёпотом, потому что был впечатлён. В этом месте, в этот момент заявление Шампуньзе звучало как доказанная теорема.

– Согласен полностью, факт фундаментальный, – одобрил Дежкин. Он принимал солнечную ванну широко расставив ноги. – Я как кандидат наук подтверждаю, что человека невозможно отучить от величия. Ровно так же, как кошку невозможно отучить от точения когтей о диван. Это база, инстинкт, аксиома, точка отсчёта. – Преподаватель ухмыльнулся. – Что-что, а объективную реальность я хорошо понимаю, – закончил он и потрогал свой пенис, похожий на сардельку.

Помолчали. У всех в глазах отражалось море.

– Я вернусь сюда! – вдруг произнёс Иуда. Он обращался не к людям. Он думал о чём-то своём. – Я обязательно сюда вернусь.

– Где-то я уже это слышал. – Шампуньзе громко рассмеялся, но Фидель даже не посмотрел в его сторону. Он зачарованным взглядом пожирал горизонт, где на волнах качались два белых кораблика.

– Я вернусь сюда, – повторил Иуда. – Вернусь-вернусь.

– Пора идти, – я подтолкнул его плечом.

– Конечно-конечно, – очнулся мой одноклассник.

Мы не спеша стали одеваться. Костёр почти погас, лишь слабый дымок убегал от углей в сторону неба. Шампуньзе набрал воды в консервную банку и залил очаг. Дымок исчез, и вместе с ним исчезло последнее, что нас связывало с этим местом, с этим каменным комплексом.

– Спасибо за весёлую ночку, – я улыбнулся от уха до уха. – Рад знакомству, ребята!

– Взаимно, парни! Авось ещё свидимся! – ответил мне сибиряк Вова и тоже обаятельно и лучезарно улыбнулся.

Мы пожали друг другу руки, крепко обнялись и разошлись. Шампуньзе и компания направились в сторону Прасковеевки, Иуда и я – ровно в противоположную, на хутор Джанхот.

– Приезжайте ещё! – вдруг крикнул Шампуньзе. – Фидель! Фидель, слышишь меня? Фидель, но пасаран!

Мы обернулись.

– Но пасаран! Но пасаран! – крикнул в ответ Иуда и помахал сжатым кулаком. Непременно приедем, непременно! Но пасаран, пацаны!

Шампуньзе одобрительно кивнул, развернулся и повёл свой отряд в лагерь. Мы с Фиделем тоже побрели домой.

– Как много людей, – поморщился Иуда, когда мы оказались на центральной площади Джанхота. – И какие все хмурые.

– Утреннее море привлекает хмурых одиночек, – заметил я.

– Конечно-конечно. – Иуда сплюнул себе под ноги. – А чего они так пялятся на нас?

Я посмотрел на пляж. Его оккупировали пенсионеры, потные бегуны и равнодушные йоги.

– Их оскорбляет наш внешний вид, помятые лица, – ухмыльнулся я. – Все эти хмурые люди считают, что это утро принадлежит только им. Они не хотят им ни с кем делиться, особенно с такими пьяными отморозками, как мы.

– Да-да, понятно.

– Лично я не слишком об этом парюсь. Чёрт с ними, с этими жаворонками. Есть вещи гораздо неприятнее.

– Например? – Фидель покосился на меня.

– Например, похмелье.

Я чувствовал его приближение, знал, что, закрыв глаза, придётся их открыть уже с головной болью и вонью изо рта, а с недавних пор ещё и с Машей, с этой чёртовой рыжей куклой. Честно говоря, это пугало меня ничуть не меньше, даже, пожалуй, больше, чем расширение блока НАТО на Восток и транзит власти в Китае.

– Наконец-то дома! – Я рванул на себя входную дверь. Часы на кухне показывали восемь утра.

Я вытащил из холодильника последнюю бутылку пива, и мы тут же её распили. Иуда завалился спать на кушетку (он обитал на кухне), а я прошёл в свою комнату. Маша не подавала признаков жизни, и я аккуратно лёг рядом с ней. Поспать почти не удалось. Ещё до обеда Маша меня растолкала и начала беспощадно пилить. У меня не было сил ей сопротивляться. Я на всё согласно кивал головой, а через день мы поехали домой, лично я – с облегчением.