– Давай бутылку вина купим? – предложил я. – Выпить хочется.

Маша покривилась, но запрещать мне ничего не стала. Она была не настолько дура, чтобы не понимать: одна из возможных опций отпуска – оскотинивание. Я имел на это полное право.

– Ты какое вино хочешь: белое или красное? – спросил я, когда мы зашли в магазин, единственный на весь хутор. Цены там были соответствующими, монопольно-конскими, я таких даже в Якутске не видел.

– Белое сухое, – ответила Маша.

Я поёжился от искусственного холода. Кондиционер работал на полную катушку, выжигая нещадно природное тепло.

– Не хочу белое. Хочу красное полусладкое, – я покосился на Машу. – Придётся взять две бутылки, чтоб всем хорошо, м?

– Делай, что хочешь. Я подожду на улице. – Она развернулась и быстро вышла из магазина.

Я купил вино и двести граммов голландского сыра на закуску. Маша сидела на лавочке с недовольным видом. Лицо кислое, как заветренная долька лимона.

– Не злись, крошка, – я искренне улыбнулся. – У нас впереди целый вечер, две бутылки вина и немного сыра. Будет романтично. Пошли к морю?

– Хорошо, котик, – ответила Маша. Она быстро оттаяла, потому что я редко проявлял нежность.

Мы пересекали центральную площадь, когда вдруг вспыхнули уличные фонари. Они были агрессивно-яркими. Лица людей просвечивались, как на рентгене: я видел каждую веснушку, морщинку, любой прыщик. Меня это напугало: а сам-то я как сейчас выгляжу, после недели пьянства? В пакете звякнули бутылки. Я покраснел. Мне почудилось, что все смотрят на меня и, что самое неприятное, видят насквозь, весь мой моральный облик. Я нервно провёл ладонью по щеке и почувствовал, что лицо горит, не столько от стыда, сколько от переизбытка июльского солнца. Сегодня я опять уснул на пляже. Этот факт совершенно меня успокоил, ведь я на юге, а тут всегда можно сослаться на то, что обгорел с непривычки.

На центральной площади – фактически набережной – шла примитивная светская жизнь. Отдыхающие неспешно прогуливались туда-сюда, попивая лимонады и разливное пиво из пластиковых стаканов. Облака рассеялись, и многие заворожённо смотрели на заходящее солнце, даже мужик в майке «Пивозавр». Он стоял около лотка с варёной кукурузой и придерживал своего друга, дедулю в гавайских шортах и тельняшке. Их только что не пустили в шашлычную, где и правда был биток, а также мясо, водка и Артур Пирожков: кто-то выбрал такой отдых. Я не осуждал этих людей, тем более что вокруг меня бегали счастливые дети: девочки лизали мороженое, а мальчишки дули в свистки и прыгали на батуте. В Джанхоте всем было плевать на чемпионат мира по футболу.

– Россиянство! – Маша произнесла это слово так, будто оно означало нечто гадкое. – Надо было в Геленджик ехать. Там хоть супермаркеты есть и отели хорошие. А тут даже аптеки нет!

Я промолчал. Маша любила комфорт, и с этим ничего нельзя было поделать. Вдруг в дальнем углу площади заиграл саксофон. Я сразу узнал песню Игоря Талькова «Летний дождь».

– Хоть какая-то культура тут есть. Пойдём послушаем?

Маша снисходительно улыбнулась. Она считала себя утончённой и чуткой до любого искусства. Девушка и правда кое-что в нём понимала, но только как зубрила. Она могла пересказать сюжет, но не умела читать между строк и уж тем более не могла сформулировать суть. Пару раз мы разговаривали с ней о книгах, и всегда её анализ был поверхностным, а часто – просто ошибочным. Зато Маша была богата. Не то чтобы это было для меня важно, но в перспективе могло решить кучу проблем: я мог бы писать книги, не волнуясь о тыле. Что было ещё немаловажно, она верила в меня. Вернее, в то, что я могу стать известным, сделав известной и её. Маша была тщеславна.