И та страсть, что утихла, вновь ожила и открыла для нас неведомые глубины нездешнего упоения. И только тот, кто познал душу, может познать тело.

Пусть это прозвучит крайне сентиментально, чего общество не одобряет со стороны мужского пола, считавшегося образцом хладнокровия и строгости, серьезности и жесткого мыслия, но я дышу ей. И сила страсти, которую я познал, которую я достиг, отдаваясь порыву любви только ей, сделало меня человеком, способным на героизм. Словно оберегать это светозарное творение, ограждая ее собой, мой долг за то, что она полюбила меня.

Мы так далеки с ней от ангельской обители, со своими пороками, с ошибками, которые совершаем, но каждый раз, когда мы соприкасаемся губами, что-то неизведанное обручает наши сердца, а с лазури струится благословенный фимиам, обволакивающий души, полные чистой и благородной любви.

Любовь придает величие вечному миру, возвышает его, оттого пение ангелов способствует рождению звезд на бескрайнем небе… И чем нежнее и звонче становятся их голоса, тем ярче светят звезды.

Взяв такси, я еду в дом, который лишь вчера арендовали родители подруги.

Любовь и губит меня, и подхватывает на руки, спасая от отчаяния.

«Он не доверяет мне. Разлука имеет свои последствия. Нам трудно, трудно… Но нанимать людей, чтобы те контролировали любой мой шаг, – безрассудство». Как он смог пойти на такое? Не укладывается в голове.

Джексон ещё что-то хотел мне сказать, но я не стала его слушать. Может, про Даниэля?

Вытерев слезу, набираю номер пропащего, номер его близких, но ответ прежний – пустота. А что, если Джексон намеренно подговорил Даниэля, что тот больше никоим образом не связывался со мной?

Нажав на звонок на черных воротах, за которыми стоит двухэтажный особняк, мне открывает дверь отец Ритчелл.

– Милана? – удивляется Эндрю. – Ты чего так поздно? Все хорошо?

На моем заплаканном лице сквозит приветливая улыбка.

– Хотелось увидеть вас с миссис Аннет и Питера с Ритчелл.

– Проходи, мы как раз досматриваем перед сном старинное кино. Молодые еще не спят, – улыбается он, по-джентльменски пропуская меня вперед. – Как твоя мама?

«В поиске родителей Беллы, чтобы высказать им правду о нас с Джексоном», – молниеносно дает ответ сознание.

– В порядке, наверное, – заунывным голосом бормочу я. – Мы поругались, и я ушла из дома.

– Из-за еще одного Морриса? – предполагает он, со вздохом.

Я киваю, потупив голову.

– Все образуется, – приобнимает меня за плечи. – Бегом в дом, а то простынешь, воздух сегодня прохладный. Но, предупреждаю, в доме вещи еще не все разобраны… не споткнись о коробки.

– Да, спасибо вам большое, мистер Эндрю.

– Если тебе нужно, можешь оставаться здесь, сколько угодно.

Я еще раз его благодарю и прохожу в особняк.

– Я позову дочь, – высказывает по-доброму Эндрю и удаляется на второй этаж по крутой деревянной лестнице.

Мой взгляд падает на Питера, на котором одеты все те же старые пляжные (синие с желтыми нарисованными на них пальмами) до колен шорты, в которых он расхаживает дома, с одним лишь отличием, что в эту секунду они уж больно стали ему узкими, облегающими. По крайней мере, так было в Сиэтле. Джексон над ним всегда подшучивал, говоря, что шорты, как его талисман, он одевает их, где бы ни был. Раньше в обоих глубоких карманах этой одежды были сладкие карамельки, шоколадки, которыми он запасался, если мы втроем смотрели фильм, и чтобы не возвращаться обратно на кухню за «вкусняшками». Мы с ним заядлые сладкоежки, это Джексон у нас не любитель сахарных изделий.

Счастливый с виду, он держит поднос, на котором поставлены две чашки ароматного горячего шоколада. Заметив меня, изумленно произносит: