– Ну, гостям “таким” рад скорее ты, отношение твоей родни ко мне мы оба прекрасно знаем…

– Да брось, Ромыч, – перебил меня друг, – это уже дело былое!

Я потянул уголок губ в ухмылке, но отвечать ничего не стал.

В этой “истории” ничего не поменялось и уже не поменяется. Чета Ростовцевых как-то вполне четко выразила свое мнение касательно моей персоны и видов на их младшенькую дочь. Было это лет пять назад, как раз когда Стефания только поступила в престижный Европейский вуз, а я рискнул в открытую заявить о своей симпатии к младшей сестре друга. Услышав в лоб, что экземпляр я, видите ли, не семейный, недостойный и вообще четырнадцать лет разницы оказались пропастью, а я человеком не их “круга”. В общем, хватило мне этого удара по собственной гордости. Наверное, с того дня я и закрыл себя окончательно для отношений и потенциальной возможности построить семью. Может, Ростовцевы и правы, какой из детдомовского пацана, не знающего ни семьи, ни любви – отец и муж? Правильно. Никакой.

– Они же не со зла, – попытался замять всколыхнувший неприятные воспоминания, разговор Степан. – Стефания тогда еще мелкая была, понятно что…

– Степ. Не хочу даже возвращаться к этому, – одернул я друга, ставя жирную точку в этой теме. Пять лет мы ее не затрагивали, и сейчас желания нет. Не понимаю, какого лешего друг вообще решил это “болото” взбаламутить?

Никто не знал, как в тот момент я тонул. Открытым человеком я не был никогда, а переживать всю гниль и все проблемы в себе привык еще с детского дома, где судьба не щадила. Поэтому разбитое сердце и мысль, что Стеф была единственной, в кого я, кажется, умудрился влюбиться за все свои (на тот момент) тридцать с хвостом лет – пришлось пережить в одиночку. Собственно, как и все в моей жизни.

Уныло, в общем. С того дня я и внимания-то на женщин особо не обращал. Не цепляли. Ни внешне, ни душой – никак. Встретились пару раз в неделю “для взаимного удовольствия” и разошлись, как в море корабли – этого мне достаточно.

С того дня и до вчерашнего. Когда я, сам того не ожидая, залип на залетной “маме-синичке”. Неожиданно что-то растопившей где-то в районе сердца. Даже сейчас, улыбку очаровательную вспоминаю, и самому улыбаться хочется. Глаза еще эти ее… большие и честные.

М-да, Бурменцев.

– Так, – махнул я головой, прогоняя лишние мысли, – давай лучше по делу. Что у нас там с… – договорить не дали. Мой телефон, лежащий на рабочем столе, ожил входящим вызовом. И я, хватая его в надежде, что звонит Нинель, отвечаю, не глядя на экран, а когда слышу в трубке тихое:

– Роман? Здравствуйте, это Услада Синичкина.

Сначала ловлю непонимание, потом удивление, и, в конце концов, сердце ненадолго замирает.

– Услада? – переспрашиваю, пробуя на вкус такое необычное женское имя и слышу… всхлип?

Не понял.

Она что… плачет?

Плохеет мне моментально. Стоит только нафантазировать себе ужасов от настоящих грабителей до локального землетрясения. Да так впечатлиться, что пальцы корпус телефона сдавили до боли, а сам я резко на ноги подскочил, немало удивив Ростовцева, про которого напрочь успел позабыть. Спрашиваю:

– У вас там с детьми все хорошо?

– Да тут такое дело, в общем…

Снова тишина. Снова шмыгнувший нос.

– Ты плачешь, что ли? Лада? Слышишь меня?

Еще немного, и я уже готов был схватиться за ключи от машины, чтобы сорваться по адресу квартиры. Даже дернулся в сторону шкафа с пальто. Брови Ростовцева удивленно поползли на лоб. Я от него торопливо отмахнулся.

– Нет. То есть да. Плакала, но уже нет, – затараторила Лада в трубку. – Нормально, да… уже все нормально.